Шкатулка для игральных марок - [7]

– В самом деле? А что вы еще с ним сделали?

Он ответил:

– Я им еще зашил губы.

Тут я расхохотался:

– Ах, чего вы только не придумаете! Какие же любезности вы еще оказали обоим? И почему вы все это сделали?

Хонг-Док продолжал говорить спокойно и серьезно, но сладенькая улыбочка на сходила с его лица.

– Почему? Я застал их «в флагранти».

Это слово так понравилось ему, что он повторил его несколько раз. Он где-нибудь слышал его или вычитал, и ему казалось необыкновенно смешным, что мы, европейцы, придаем такое значение накрытию вора на месте преступления. Он сказал это с ударением, с такой интонацией, которая особенно подчеркивала его презрение:

– В флагранти… Не правда ли, ведь в таких случаях в Европе обманутый супруг имеет право наказать похитителя своей чести?

Эта слащавая насмешка была проникнута такой уверенностью, что я не нашелся, что ему ответить. Он продолжал все с той же любезной улыбкой, словно рассказывал нечто самое обыкновенное:

– Так вот я его наказал. А так как он христианин, то я нашел за лучшее избрать христианский образ смерти; мне казалось, что ему больше всего понравится. Не правда ли?

Эта странная шутка мне не понравилась. Мне и в голову не приходило, что все это правда; но у меня было какое-то безотчетное чувство, которое угнетало меня, и мне хотелось, чтобы он поскорее перестал болтать. Я, конечно, поверил ему, что морской кадет и От-Шэн находятся в связи, и думал, что этим примером он снова хотел доказать всю абсурдность наших европейских понятий о чести и нравственности. И я ответил ему в тон:

– Конечно. Вы совершенно правы. Я уверен, что морской кадет очень оценил ваше внимание.

Но Хонг-Док с некоторой грустью покачал головой:

– Нет, не думаю. По крайней мере, он не сказал на этот счет ни одного слова. Он только кричал.

– Он кричал?

– Да, – ответил Хонг-Док с слащавой меланхолией, – он очень кричал. Гораздо больше От-Шэн. Он все молился своему Богу, а молитву прерывал криками. Кричал хуже всякой собаки, которую режут. Право, было очень неприятно. И потому я должен был велеть зашить ему рот.

Мне надоела эта шутка, и я хотел скорее довести ее до конца.

– Это все? – прервал я его.

– Собственно говоря, все. Я велел их схватить, связать и раздеть. Ведь его Бог был также нагой, когда его распинали, неправда ли? Потом им зашили губы и распяли, а потом я велел бросить их в реку. Вот и все.

Я был рад, что он кончил:

– Ну, а дальше-то что же?

Я ждал объяснения всего этого.

Хонг-Док посмотрел на меня во все глаза и сделал вид, будто не понимает, что я хочу от него. Он сказал с притворным состраданием к самому себе и даже продекламировал эти слова как бы в насмешку:

– О, это была только месть несчастного обманутого супруга.

– Хорошо, – сказал я, – хорошо! Но скажите же мне наконец, к чему вы все это ведете! В чем же тут соль?

– Соль? – он самодовольно засмеялся, словно это слово было необыкновенно кстати. – О, пожалуйста, подождите немного.

Он откинулся в кресле и замолчал. У меня не было ни малейшего желания расспрашивать его дальше, и я последовал его примеру; пусть рассказывает свою кровавую историю до конца, как это ему вздумается.

Так мы сидели с полчаса, никто из нас не произносил ни слова. В комнате часы пробили шесть.

– Вот теперь вы увидите соль всего этого, – сказал Хонг-Док тихо.

Потом он обернулся ко мне.

– Не прикажете ли вы слуге принести ваш бинокль?

Я сделал знак Бане, и он принес мой бинокль. Но Хонг-Док не дождался бинокля; он вскочил и сильно перегнулся через перила. Он вытянул руки вправо по направлению Красной Реки и воскликнул торжествующим тоном:

– Посмотрите, посмотрите, вот она – ваша соль.

Я взял бинокль и стал смотреть в него по указанному направлению. Далеко-далеко я заметил посреди реки маленькую точку. Она все приближалась, наконец я увидел, что это – маленький плот. И на плоту были двое людей, оба голые. Я бросился к крайнему углу веранды, чтобы лучше видеть. На спине лежала женщина, ее черные волосы свешивались в воду – я узнал От-Шэн. А на ней лежал мужчина – его лица я не видел, но мог различить только рыжеватый оттенок его волос, – ах, это был морской кадет. Длинными железными гвоздями были насквозь прибиты руки к рукам, ноги к ногам; тонкие темные струйки крови текли по белым доскам. Вдруг я увидел, как морской кадет высоко приподнял голову и стал ею трясти в бессильной ярости. Наверное, он подавал мне знаки… они еще живы, живы!

Я уронил бинокль, на минуту растерялся. Но только на минуту, потом я закричал, я зарычал, как безумный, на моих людей.

– Вниз в лодки.

Я бросился через веранду – тут я наткнулся на Хонг-Дока, он продолжал слащаво улыбаться. Казалось, словно он спрашивал:

– Ну, что же, как вы находите мою соль?

Знаете, меня часто высмеивали за мои длинные ногти, но клянусь, в это мгновение они мне очень пригодились. Я схватил этого желтого негодяя за горло и стал его трясти изо-всех сил. И я чувствовал, как когти мои глубоко вонзались в эту проклятую глотку.

Потом я его отпустил, и он, как мешок, свалился на землю. Как одержимый, бросился я с лестницы, за мной побежали слуги. Я прибежал к берегу и отвязал цепи у первой лодки. Один из индусов вскочил в лодку, но сейчас же провалился до пояса и очутился в воде: средняя доска в дне была вынута. Мы бросились к следующей лодке, потом к третьей – ко всем, которые стояли у пристани – но все были до краев наполнены водой, из всех были вынуты доски. Я крикнул людям, чтобы они приготовили большую джонку, и мы влезли в нее, сломя голову. Но и в джонке оказались большие пробоины, и мы ходили в ней по колено в воде; не было никакой возможности хоть на один метр отъехать от берега на этой джонке.