Шипка - [182]

Многие сравнивали его глаза с цветущим льном.

— Правда, — тихо ответил он.

— Я очень люблю синие глаза! — быстро проговорила Елена. — Они всегда открытые и честные. Смотришь на такие глаза и человека насквозь видишь!

— А мне очень нравятся карие, — сказал Шелонин, — они теплые и ласковые. Такие глаза встретишь только у добрых людей!

На этот раз промолчала Елена. Лишь спустя минуты две-три она сказала:

— Продолжай, Ванюша, про свои места. Это так интересно!

Он стал припоминать, о чем бы еще рассказать Елене. Его потянуло в родной край, который представился ему после долгой разлуки удивительно хорошим: и само село, раскинувшееся по зеленому берегу покойной речушки, и сосновый бор, в котором он с ребятами играл в Стеньку-атамана, и церквушка со своим гулким колоколом, проводившим его на войну, и приземистая, покосившаяся избенка, где он прожил свои двадцать лет, — все вспомнилось дорогим и близким его сердцу.

— Хорошо у нас, Леночка, — сказал Иван. — Реки у нас есть, Шелонь и Демянка, рыба в них водится всякая, есть и раки, во-о-о, с ладонь!

— Раки очень вкусные!

— Леса у нас тоже рядом с селом, а там грибов видимо-невидимо! Выбирай какие хочешь: белые, подосиновики, подберезовики, грузди, маслята, опята, волнушки, рыжики, чернушки, моховики… Не меньше ста названий!

— Много! — согласилась Елена.

— А ягоды у нас: черника, голубика, клюква, малина, морошка, брусника, земляника…

— А виноград у вас есть? — улыбнулась Елена.

— Нет. Зато есть брусника, Леночка!.. — Он уже хотел сказать, что, по его понятию, она ничуть не хуже винограда, но, подумав, решил не обижать Елену, — Вкусная! Мы ее на всю зиму запасаем. Она у нас за виноград сходит!

— Без винограда, наверное, тоже жить можно, — примирительно сказала Елена.

Шелонин рассказывал и побаивался: а вдруг Елена начнет расспрашивать, что у него за дом и как он обставлен, какой Скот имеет его семья и сколько у них всяких угодий. Тут Ивану нечем похвалиться: ютится он с матерью в кособокой избенке, коровенка есть, но молока, масла или сметаны на столе не бывает, даже творог — и тот уносится в уездный город на базар. Хлеба — до рождества Христова, потом мешают купленную муку с картошкой. С таким харчем и ждут нового урожая. Мясо едят три раза в год: на пасху, рождество да на престольный праздник Фрола и Лавра. Хорошо, что Елена этим не интересуется — пришлось бы или что-то красиво сочинять, или пугать правдой.

Он смотрел на ее подрумяненное холодом лицо, вздрагивающие в улыбке полные губы, блестящие глаза, и так ему захотелось признаться в своей любви, что он заранее покраснел от смущения. И почему такая робость? Не трус Иван Шелонин — турок не боится, холода шипкинского не испугался, а тут берет оторопь. И не только тут, такое бывало с ним и раньше. Понравится девушка, а Иван ходит и вздыхает украдкой. И довздыхается до того, что его же товарищ, и лицом хуже, и норовом не такой, возьмет и отобьет дролечку. На любовь, видно, другая должна быть смелость.

— Леночка, а могли бы вы уехать в другие места? — набрался храбрости Шелонин.

— А зачем?

— Ну… чтоб жить.

— Мне и в Габрове хорошо, Ванюша.

— А вот… Ну а вот… Если вот влюбитесь в кого… Могли б тогда из Габрова уехать?! — вырвалось у него почти с отчаянием.

— Не знаю, — сказала она тихо.

Мул тянул повозку тем же неторопливым шагом, подняв свои большие уши. У подножия вершины стояли приземистые домики, из которых выходили офицеры.

Над головой заливисто пропела пуля.

— Турки, они всегда тут стреляют, — пояснила Елена.

Иван подхлестнул мула, но тот не ускорил шаг. Шелонин велел Елене идти с левой от него стороны, про себя рассудив: первым на пути пули окажется он, а у него, у солдата, кожа и кость крепче…

— Ой! — воскликнула Елена испуганно.

Не успел Иван подхватить ее, как Елена упала рядом с повозкой. Он придержал мула и нагнулся, чтобы помочь девушке. Но мул шагал и шагал, и Шелонин бросил вожжи.

— Прости меня, Ванюша, — прошептала Елена, — прости… Я хотела с тобой быть… долго-долго…

— Леночка, родненькая ты моя, любовь ты моя ненаглядная, да как же так? — ужаснулся Шелонин. — Да как же не уберег я тебя от пули-то басурманской, не поставил вовремя за себя? Лучше уж меня бы, я солдат, мне умирать законом велено!

— Наклонись, Ванюша, я хочу тебя поцеловать, — едва слышно попросила Елена.

Он бережно поцеловал ее. Положив голову на колени, он смотрел ей в глаза, пока они были открыты, карие, теплые и такие добрые. Она уже не могла говорить. Иван приник ухом к ее груди и все понял. Он схватил Елену на руки и торопливо зашагал вслед за мулом. Он не ощущал тяжести и не слышал разбойничьего посвиста турецких пуль. Ему казалось, что сейчас скончалась не только Елена, окончилась и его жизнь. Для чего она ему, если не стало на свете любимого существа!..

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

I

Генерала Скобелева художник Верещагин застал в дурном настроении. Он шагал из угла в угол своей квартиры в Габрове и чересчур энергично расчесывал щетками рыжие бакенбарды, будто осерчав, что они отросли такими длинными. Увидел художника, сдвинул брови чуть ли не на переносицу.

— Почему не у Гурко, Василий Васильевич? — спросил он. придя в некоторое замешательство, словно визит Верещагина был для него или полнейшей неожиданностью, или неприятным явлением.