Шифр Шекспира - [130]

И с чего, скажите на милость, мне следовало бы начать?

— У меня все отлично, — сказала я. — Спасибо.

Бен улыбнулся:

— Скромно сказано. Хотя рад слышать.

— Ты-то как? Поправился?

Он секунду разглядывал пузырьки, струящиеся вверх со дна бокала.

— Я кое-что нашел, Кэт.

Меня так и подбросило. Слова Роз!

— Не смешно.

— А это и не шутка. — Он посмотрел на меня в упор. — Я серьезно.

Теперь мне пришла очередь удивляться. Попав в больницу, а потом в отделение реабилитации, он запрещал мне его навещать, хотя мы иногда разговаривали по телефону. В течение недели бумаги из Хьютона и Уилтон-Хауса (письмо Джема профессору Чайлду и Уилла — «Сладостному лебедю») отправились туда, откуда были взяты, причем никто не задавал вопросов — по крайней мере пока я не начинала. Мне удалось выведать только то, что во время сумятицы в «Эльсиноре» Бен перехватил у сэра Генри том Чемберса и вместе с коллекцией похищенных нами писем спрятал где-то в доме. Как он ухитрился забрать их, я так и не узнала. Еще он выпросил у меня брошь с миниатюрой и отправил ее в Вашингтон, так что она прибыла в «Фолджер» вместе с письмом Офелии.

В последний раз мы говорили перед началом репетиций, шесть недель назад. Я позвонила ему, спеша поделиться открытием. Мне удалось найти связь между Говардами и графом Дерби. Голос в трубке звучал устало, но при этом известии оживился.

— И что это за связь?

— Самого старого сорта. Дочь Дерби вышла замуж за кузена Сомерсета.

— Шутишь!

— Еще одного Роберта Карра. Правда, он настаивал, чтобы его звали на шотландский манер — Керром. Свадьба произошла в 1621-м, за год до освобождения графини Сомерсет из Тауэра и за два — до выхода фолио. Вот почему Дерби писал: «…теперь она почти моя родственница».

— Значит, все сходится? Он действительно имел отношение к пьесам?

Я не согласилась.

— Этот брак доказал, что он был в родстве с Говардами. Из вальядолидского фолио мы узнали, что Дерби знал Уильяма Шелтона. А из письма «Сладостному лебедю» — что был как-то связан с Шекспиром. Однако ничто из этого не делает его автором пьес. Очередным покровителем — да, но не автором.

— Чего же тебе еще не хватает?

— Полной ясности. Железной улики.

Бен простонал:

— И где прикажешь ее искать?

— Там, куда прошлые четыреста лет никто не заглядывал.

— Какие будут предложения?

Я уже думала на этот счет.

— Попробуй начать издалека. Со слухов, к примеру. Главное — не с пьес. Там уже все перерыто — живого места нет.

— А о чем должны быть эти слухи?

— Возможно, о Библии короля Якова.

Он шумно выдохнул.

— Снова подпись в Псалмах?

— Должно же где-то упоминаться о том, кто работал над переводом, особенно сорок шестого псалма.

— Так мы этого не знаем? Ты не знаешь?

— Нет. Переводчики не распространялись о своих вкладах в работу. Видимо, были причины. Дошло до того, что они сжигали свои рукописи. Библию написал Господь, так они рассудили, а не люди. И уж точно не один человек. И все же какие-то упоминания должны были сохраниться и дожить до наших дней.

— Считай, что я в деле, — ответил Бен.

Он еще плохо ходил, да и елизаветинский курсив разбирал неважно, поэтому я не стала слишком рассчитывать на успех, хотя отговаривать тоже не взялась. «Если ему нужно найти себе занятие, чтобы не свихнуться от безделья, — подумалось мне, — пусть попробует».

А теперь Бен сидел на краю сцены и говорил, что кое-что нашел. Я отставила бокал.

— И что же это?

Он передал мне ксерокопию какого-то письма, написанного секретарским курсивом.

Бен улыбнулся:

— «Фолджер» принял меня очень радушно, после того как мы вернули его документы. Мне даже показали, как разбирать елизаветинский шрифт.

— Так вот где ты отыскал письмо?

Он покачал головой:

— Оно из частной коллекции. Написано Ланцелотом Эндрюсом, настоятелем Вестминстерского собора и епископом Чичестерским, своему другу в ноябре 1607 года. Не самое подходящее имечко для епископа — Ланцелот. Хотя, если верить бумагам, он не был похож на рядового священника.

Больше Бен ничего говорить не стал, и я принялась за чтение. В основном в письме велась речь о католическом засилье в Уорикшире. Однако один абзац, а именно о Лоренсе Чаддертоне, главе кембриджского колледжа Эммануила, и свежезаконченной Книге Псалмов, показался мне любопытнее других. Чаддертон был одним из пропуритански настроенных священников, ответственных за проект. Именно ему была поручена работа над псалмами.

Чаддертон написал гневное письмо, в котором осуждал решение короля передать их скрупулезный перевод шайке поэтов, «дабы придать лоск». По словам епископа, это определение вызвало у Чаддертона такую ярость, как если бы Ветхий Завет ставил поэтическую обработку в один ряд с рукоблудием, содомией и ведовством. Епископ постарался решить дело миром. Поэтам-де не позволят вольничать с переводом, а в том, что король сказал касательно ритма и звучания, была своя доля правды. Псалмы — изначально песни — должны были хорошо ложиться на музыку, а между тем читались как проповеди. Нудные проповеди, добавлял его величество. И епископ, вторя королю, всецело ратовал за точность, но такую, которая была бы приятна слуху. Неужели эти два качества исключают друг друга?