Шевалье де Мезон-Руж - [109]

— Нет.

— Спустись. Спроси у консьержа, у соседей, не видел ли ее кто?

— Сейчас.

— Скорее же! Скорее! — крикнул Морис. — Разве ты не видишь, что я, как на углях?

Морис подождал пять-шесть минут на лестнице и, поскольку Сцевола не возвращался, вернулся в квартиру и снова стал смотреть в окно: он видел, как Сцевола зашел в две или три лавки и вышел назад, явно ничего не узнав. В нетерпении он позвал слугу.

Тот поднял голову и увидел в окне своего потерявшего терпение хозяина.

Морис знаком приказал ему подняться.

— Невозможно же, чтобы она ушла, — уговаривал себя Морис.

И снова позвал:

— Женевьева! Женевьева!

Мертвая тишина. В пустой комнате не было даже эхо.

Вошел Сцевола.

— Один только консьерж видел ее.

— Консьерж?

— Да, соседи ничего не слышали.

— Так ты говоришь, консьерж видел? Когда?

— Он видел, как она выходила.

— Значит, она ушла?

— Кажется.

— Одна? Невозможно, чтобы Женевьева ушла одна.

— Она была не одна, гражданин, она была с мужчиной.

— Как с мужчиной?

— По крайней мере, так мне сказал гражданин консьерж.

— Сходи за ним, мне нужно знать, что это был за мужчина.

Сцевола сделал два шага к двери, потом обернулся:

— Подождите-ка, — сказал он, поразмыслив.

— Что? Что ты хочешь сказать? Говори, ты просто убиваешь меня.

— Возможно с мужчиной, который бежал за мной.

— За тобой бежал мужчина? Зачем?

— Чтобы от вашего имени попросить у меня ключ.

— Какой ключ, несчастный? Говори же, говори!

— Ключ от квартиры.

— И ты дал незнакомому человеку ключ от квартиры? — воскликнул Морис, схватив его за шиворот.

— Но он не был незнакомцем, сударь. Это — один из ваших друзей.

— Один из моих друзей. Наверняка Лорэн. Да, она ушла с Лорэном.

И, несмотря на бледность, Морис улыбнулся и провел платком по вспотевшему лбу.

— Нет, нет, нет, сударь, это был не он, — сказал слуга. — Черт возьми! Или я не знаю мсье Лорэна…

— Но кто же это был?

— Вы хорошо его знаете, тот самый мужчина, который приходил к вам однажды…

— Когда?

— В тот день, когда вы были таким грустным, а потом стали таким веселым…

Сцевола замечал все.

Ошеломленный Морис смотрел на слугу — дрожь пробежала по его телу. Потом, после долгого молчания, воскликнул:

— Диксмер?

— Честное слово, сударь, кажется, он.

Морис закачался и, отступив, упал в кресло. Его глаза закрылись.

— Боже мой! — прошептал он.

Потом, открыв глаза, посмотрел на букет фиалок, забытый, а точнее, оставленный Женевьевой. Он бросился к нему, взял и поцеловал цветы; потом обратил внимание на то, где лежал букет.

— Сомнений больше нет, — произнес он. — Эти фиалки… это ее последнее «прощай»!

Морис огляделся: он обратил внимание на то, что чемодан собран наполовину, а белье валяется на полу и лежит в полуоткрытом шкафу. Несомненно, белье выпало из рук Женевьевы на пол при появлении Диксмера.

Ему вдруг все стало ясно. Ужасная сцена, разыгравшаяся в этих четырех стенах, которые раньше были свидетелями такого большого счастья, воочию предстала перед ним.

До этого момента Морис пребывал в подавленном состоянии. Теперь же его пробуждение было жутким, а ярость молодого человека — ужасающей. Он поднялся, закрыл окно, достал из секретера два заряженных пистолета, осмотрел запальные устройства и, убедившись, что они в хорошем состоянии, положил пистолеты в карманы. Потом кинул в кошель две горсти луидоров, которые, несмотря на свой патриотизм, сохранил на дне ящика, взял саблю.

— Сцевола, — обратился он, — надеюсь, ты привязан ко мне, ведь ты служил моему отцу и мне пятнадцать лет.

— Да, гражданин, — ответил слуга, охваченный ужасом при виде мраморной бледности и нервной дрожи, которую никогда раньше не замечал у своего хозяина, считавшегося одним из самых отважных и самых сильных мужчин, — что прикажете?

— Послушай, если дама, которая жила здесь…

Он замолчал, потому что его голос, когда он произносил эти слова, дрожал так, что дальше Морис не смог продолжать.

— Если она вернется, — сказал он через минуту, — прими ее. Запри за ней дверь, возьми карабин, стань на лестнице и ценой головы, жизни, души, какой угодно, но не позволяй никому войти сюда. Если же кто-то захочет ворваться сюда силой, защити ее — бей, убивай, стреляй, ничего не бойся. Сцевола, я все возьму на себя.

Тон, которым говорил молодой человек, и его пылкое доверие воодушевили Сцеволу.

— Я не только убью кого бы там ни было, — сказал он, — но и пожертвую жизнью ради гражданки Женевьевы.

— Спасибо… А теперь послушай. Эта квартира мне ненавистна, я вернусь сюда только в том случае, если найду Женевьеву. Если ей удастся бежать, если она вернется, поставь на окно большую японскую вазу с королевскими маргаритками, которые она так любила. Это тебе задание на день. Ночью поставишь фонарь. Таким образом, каждый раз, когда я буду проезжать мимо, буду знать, что она здесь. Если на окне не будет вазы или фонаря, буду продолжать поиски.

— Будьте осторожны, сударь! Будьте осторожны! — воскликнул Сцевола.

Морис не ответил; выбежал из комнаты, спустился по лестнице и, словно на крыльях, понесся к Лорэну.

Невозможно выразить удивление, гнев, ярость поэта в тот момент, когда он узнал от Мориса ужасную новость.

— Так ты даже не знаешь, где она? — все время повторял он.