Шествие в пасмурный день - [43]

«Ага! Да это Стеклянный человек!» — подумал он. Печально заиграло пианино. В зале шумели.

— А теперь я прочту вам экспромт. Стихи называются «Родина»! — крикнул кто-то. — «Родина! Родина! Что же это такое?..»

Тут заиграл патефон. Все встали и принялись танцевать.

— Эй! Спускайтесь сюда! — позвали снизу. Стоявшие рядом с ним люди ринулись в зал. Он машинально последовал за ними. В зале уже была толчея, какая бывает скорее перед уходом гостей. Он рассеянно стоял в углу. И тут какой-то незнакомый ему человек предложил: «На, выпей!»

…Он был уже пьян, когда толпа бросилась в коридор. Он последовал за всеми. Двое парней вышли, качаясь, с разных сторон коридора и сцепились друг с другом прямо у него на глазах. В тот же миг кто-то развел их. На повороте пол коридора был залит кровью, под ногами валялись осколки разбитого стекла. Пьяные все еще вопили где-то.

Не то от возбуждения, не то от новизны ощущений или же оттого, что был пьян, он никак не мог понять, что делает здесь, в этом месте. Все происшедшее казалось ему сценой из романа «Новый лиценциат Видриера».

Непрерывно лил унылый холодный дождь, часто бушевал южный ветер. Однажды к нему явился человек с банкой ДДТ и обсыпал его тесную каморку белым порошком. Он чуть было не задохнулся от этого порошка. Его и так часто мучило удушье. И это длилось уже давно. Надо было сходить к врачу, хотя, если бы ему и сказали теперь, что он болен, ничего бы не изменилось.

Но однажды он все же решился посетить больницу в Синано. Сидящий в нем Стеклянный человек во все глаза глядел по сторонам. В уцелевшем от пожаров больничном особняке, в тесном коридоре терапевтического отделения даже днем горела лампочка и ни на минуту не прекращалось шарканье ног. Он сел на стул и стал ждать своей очереди. И тут ему бросились в глаза врач и какой-то мальчик, с виду ученик средней школы, стоявшие у дверей кабинета. Паренек чем-то напомнил вчерашнего подростка, игравшего на пианино в Институте культуры. Казалось, он вот-вот упадет на пол — таким немощным он был.

— Приезжать сюда трамваем не следует. Возвращайтесь домой и ложитесь в постель. Откройте настежь окно и спокойно лежите. Питайтесь как следует. Сохраняйте душевное равновесие и ни в коем случае не отчаивайтесь, — тихо наставлял его доктор. Подросток вяло кивал. А он с грустью подумал о своей жене, умершей от болезни. Но когда подошла его очередь к врачу, опять превратился в Стеклянного человека.

— Вы и раньше были таким худым? — спросил врач, ощупывая его тело.

— Есть нечего, вот и похудел. — Он хотел сказать об этом как о само собой разумевшемся, но вышло так, что он как бы протестовал против подозрений врача, потому что сам врач не выглядел таким изможденным, как он, хотя тоже, видимо, плохо питался.

Врач определил РОЭ, затем количество белых кровяных телец — давно бы следовало проверить это, так как атомное облучение вызывает сокращение числа белых кровяных телец, — потом положил его на кровать у окна и попытался взять кровь из мочки уха. Сделал надрез скальпелем, но кровь не пошла. «Странно! Отчего бы это?» — врач надавил на ухо. «Ухо-то стеклянное, потому и нет крови», — отчужденно подумал он, лежа на спине. Перед его глазами за окном сумрачно и красиво шелестел зеленой листвой клен, словно намекая на одно-единственное средство освободиться от всего, если ему скажут, что он болен… Выйдя из больницы, он пошел, шатаясь, в сад. Яркий солнечный свет и ветер бушевали в зеленой листве. Все лавочки были сломаны.

Когда он пришел узнать о результатах анализов, врач сообщил ему, что РОЭ было тридцать единиц, а количество белых кровяных телец — четыре тысячи — несколько меньше, чем нужно, но не настолько, чтобы волноваться.

— Надо поберечься, — сказал врач.

Он воспрянул духом, и его Стеклянный человек тоже повеселел. Однако слабость в ногах и туман в голове остались…

— Очень хочется писать, но нет сил, — пожаловался он как-то своему молодому другу. — Хоть бы недели на две забыть о еде… Непрерывно голодаю с тех пор, как случилось в Хиросиме это бедствие.

Они стояли на платформе станции О-тя-но Мидзу. На самом краю ее, в начале состава, сидел на корточках лохматый мальчик лет десяти. На одной ноге у него был ботинок, на другой соломенная сандалия.

— Вот и такие дети есть, — прошептал он, взглянув на друга. Никто в толчее не обращал внимания на ребенка.

«Безумие усиливается», — записал он тогда в свой блокнот. С наступлением жары давка в вагонах стала просто невыносимой. Люди, карабкавшиеся на крышу, пламя, вырывавшееся из муфты, кровь на белых брюках мужчины — такие картины он видел каждый день. В вагоне ему припомнились строчки: «Жестокий голод. От жара его кожа пылает, будто очаг».

Наступили каникулы, не нужно было ездить в электричке, и некоторое время он чувствовал себя вольготно. Однако солнце безжалостно накаляло сквозь стекло маленькую комнатку. Все лето Стеклянный человек провалялся на горячем полу, подремывая или читая что-нибудь. На рассвете его мучил странный кашель. Когда же наконец подул мягкий осенний ветер, он взвесился на весах в городской бане и увидел, что весит всего девять каммэ.