Шестой этаж - [2]

Да и вообще, как все деспоты, Сталин был необычайно капризен. Никто не знал, какая вожжа ему нынче попадет под хвост, что он выкинет. Как-то мы с Косолаповым поздно засиделись в редакции — номер опаздывал. Сидим, томимся, ждем, когда же наконец дадут подписные полосы. Делать нечего, да и чем в эту пору заниматься, кроме выходящего номера? Лучшего времени для воспоминаний, ка­жется, не бывает, разве что в поезде дальнего следования.

Косолапое — к слову пришлось — вдруг вспомнил, как закрыли газету «Куль­тура и жизнь», в которой он работал ответственным секретарем. (Почти никто о ней не горевал, она в культуре проводила политику «выжженной земли», но дело в данном случае не в этом.) «Культура и жизнь» вполне процветала, был разработан план ее расширения — не помню, то ли увеличивался объем, то ли она должна была чаще выходить. Все это, как полагается, было утрясено с секретарями ЦК, причас­тными к делам идеологии и печати. Оставалась чистая в таких случаях формаль­ность — постановление секретариата. Но на это заседание секретариата пришел Сталин (он уже бывал далеко не на всех заседаниях), и когда доложили вопрос о «Культуре и жизни», он неожиданно для всех заявил: «Газета свою задачу выполни­ла, она уже не нужна, ее надо закрыть». На секретариате никто, конечно, не осмелился выяснять у Сталина, какую задачу «Культура и жизнь» выполнила и почему вдруг ее нужно закрыть.

Я спросил у Косолапова:

— Узнали потом, чем газета ему не угодила, почему стала не нужна?

— Нет,— Косолапов только развел руками, даже гипотезы у него не было.

Симонов создал крепкую материальную базу обновленной «Литературной газеты».

Все было поставлено на широкую ноіу, с большим для тех времен размахом, но весьма практично, так чтобы материальное обеспечение приносило максимальную пользу делу (кстати, в какой-то мере Симонов опирался на опыт американских газет и журналистов, с которыми познакомился после войны во время многомесячных командировок в Японию и США). Были существенно увеличены штаты, создана сильная и числом и по персональ­ному составу группа спецкоров. Установлены приличные оклады сотрудникам и высокий авторский гонорар. В международном отделе создано досье — Симонов выбил валюту для подписки на важнейшие зарубежные периодические издания. Немалые средства удалось получить и для пополнения справочной библиотеки, в скором времени она стала одной из лучших в Москве.

Для сотрудников газеты Симонов выхлопотал изрядное количество квартир (причем, по решению Моссовета, освобождающаяся жилплощадь въезжающих в новые квартиры передавалась другим нуждавшимся в жилье сотрудникам — таким образом, были более или менее устроены многие), а получить тогда, в условиях жесточайшего жилищного кризиса, квартиру или комнату было все равно что на небо влезть. Наверное, я перечислил не все, но, пожалуй, и этого достаточно, чтобы читатель понял, что «Литературка» из довольно захудалого ведомственного издания Союза писателей, влачившего унылое бедняцкое существование, превратилась в перворазрядную авторитетную газету, чьи сотрудники отличались высоким профес­сиональным уровнем.

После того как Симонова сменил Рюриков, все в газете, казалось бы, остава­лось по-прежнему. И вроде бы курс был в основном тот же, и обстановка в редакции почти не изменилась, и большая часть коллектива сохранилась. Но все стало словно бы на ступеньку ниже. Из редакции ушли несколько опытных, сильных журналис­тов: Борис Агапов, Александр Макаров, Александр Кривицкий, Ефим Дорош, Николай Атаров, Александр Марьямов, Зиновий Паперный — одни сразу же, другие попозже (некоторых я еще застал), кто вслед за Симоновым в «Новый мир», главным редактором которого он был опять назначен, кто в другие издания, возникавшие тогда одно за другим: «Дружба народов», «Юность», «Наш современник» (вместо альманаха «Год...»), «Молодая гвардия», «Москва». Место ушедших занимали люди не такие яркие, не такие опытные.

По традиции, сложившейся при Симонове, в редакции царили нравы демокра­тические, критика, не взирая на лица, воспринималась как должное. Помню, вскоре после моего прихода на летучке сильно потрепали статью самого Рюрикова. И все же что-то изменилось и здесь. Стало меньше энтузиазма, горячности, безоглядности, дерзости.

Многое уже делалось по инерции сложившегося в редакции стиля, так сказать, хорошо набитой руки, и это не могло не сказаться на газете. Внешне все как будто бы было неплохо, на общем фоне «Литературка» все еще выделялась интеллиген­тностью, высоким уровнем журналистской культуры, число ее подписчиков продол­жало расти, но мы, люди, ее делавшие, ощущали — еще как следует не осознавая — тревожные признаки деградации. Газета уже не могла затеять дискуссию большого общественного масштаба и такой остроты, как о совместном или раздельном обучении в школе. Или выступить с материалом, подобным репликам Симонова против Бубеннова и Шолохова по вопросу о псевдонимах, за которым стояла проблема антисемитизма.

Раньше газета нередко опережала читателей, вела их за собой. Теперь по некоторым позициям читатели оказывались впереди. К тому же она перестала быть лидером в газетном мире. Другие газеты, пробужденные изменившимся, изменяю­щимся временем — например, «Комсомольская правда»,— стали наступать «Литературке» на пятки.