Шестеро моих детей - [2]
Но прошло несколько месяцев, и театр для Ханны умер, поскольку, по ее собственным словам, у театра иссякли новаторские силы. Теперь она решила стать рекрутером, консультирующим людей при поступлении на работу. Актерские навыки, дескать, пригодятся, при этом совершенно не обязательно связывать себя с самим театром, омертвевшим искусством. Главное, уметь подать и продать себя, произвести нужное впечатление, убедительно сыграть свою роль. Ханна решила поступить на учебное отделение кадрового менеджмента, обещавшего весьма перспективную специальность. Хотя моя жена толком не понимает, что такое рекрутер, она несколько успокоилась — по крайней мере на такой работе ее дочери не придется раздеваться.
Улла, наша младшенькая, всегда была особой проблемой для нашей семьи. Интровертная и молчаливая, она ела мало и спала мало, зато ее организму требовалось много жидкости. Школы для нее практически не существовало. Она часами просиживала над своими рисунками. Ее увлекала причудливая эротика сюрреализма. В некоторых акварелях моей жене чудились акты совокупления, хотя фигуры располагались вверх ногами; однако чем дольше мы вертели листы так и сяк, тем ощутимее росла наша неуверенность. «Зарождающееся и бренное» — так называлась ее работа, которая особенно нравилась мне и до сих пор представляется довольно интересной, хотя что там, собственно, изображено, мы до сих пор не сумели понять. «Изображено изображение», — ответила на наши расспросы дочь, что моя жена сочла откровенной дерзостью.
Улла была трудновоспитуемым ребенком, зато она умела завязывать нужные знакомства. Прошлой весной ее выгнали из гимназии, однако уже в мае приняли в Академию художеств, поскольку ее академический наставник профессор Карш, просмотрев эротические акварели моей дочери, судя по всему, заинтересовался ею. «Продолжай в том же духе», — этой репликой он ограничился до конца ноября, так как собственные выставочные проекты не оставляли ему времени для занятий с учениками. В начале декабря Улла удостоилась чести помогать профессору организовывать его выставку в Регенсбурге, то есть насыпать песок красивыми кучками по углам галереи. Песок прибыл из сейсмоопасных районов Перу, а поскольку за время транспортировки до Регенсбурга он сделался комковатым, его пришлось просеять. В каталоге выставки Уллу упомянули и даже выразили ей благодарность. Однако к Рождеству моя дочь распрощалась с Академией художеств, теперь она работает ассистенткой у одной аристократки, владелицы арт-менеджерского агентства, которое обслуживает крупные фирмы, продавая им произведения искусства для украшения голых стен. Зарабатывает дочь вдвое больше, чем я. Жена счастлива. Песок, оставшийся после выставки в Регенсбурге, дочь ухитрилась продать одному солидному фирмачу, машиностроителю, который рассыпал его по углам своего конференц-зала, оградив плексигласом от любопытных рук членов наблюдательного совета фирмы. Удивительно, какую тягу к современному искусству проявляют ныне крупные предприниматели. А Улла помогает им в этом, для чего ей теперь даже пальчики не надо пачкать.
Остаются Фриц и Франц, которые также воротят нос от культуры. Фриц занимался философией, Франц — музыкой. Фриц слыл в нашей семье гением. Когда его однокашники еще увлекались комиксами с Микки-Маусом, он уже заявлял, что изучает «Феноменологию духа». Гимназия окончена с отличием. За этим последовали стипендии «Фонда немецкого народа», «Немецкого общества им. Фрауенгофера», пребывание в Гарварде по студенческому обмену, рецензии и статьи в философских журналах. И все-таки что-то с Фрицем было не совсем в порядке. Жена заподозрила недоброе, когда он начал использовать в качестве черновиков оборотную сторону листов своей незаконченной докторской диссертации «Конец философии истории». Наконец однажды вечером он пришел в гостиную и объявил, что упустил «лингвистический поворот»[4].
«Как такое могло случиться?» — сокрушалась моя жена. Случилось, причем бесповоротно. Впрочем, нет худа без добра. За последний месяц Фриц обзавелся в Интернете собственным сайтом, с помощью которого дает теперь консультации по житейским проблемам. Никаких теорий, честная и конкретная работа, — успокоилась моя жена. К тому же Фриц получает теперь денег втрое больше, чем университетский профессор, который специализируется на «лингвистическом повороте». Фриц проводит дни и ночи в своем чате, давая советы людям, утратившим смысл жизни. Мы его почти не видим, лишь пощелкивание компьютерной клавиатуры сигнализирует нам, что сын еще жив. По ночам он иногда вскрикивает, но мы надеемся привыкнуть и к этому.
Франц всегда казался нам типичным представителем богемы. Длинные волосы, тощая фигура, острый взгляд, неизменное черное пальто. Его музыкальное сочинение для трубы и двух фортепьяно было отмечено призом в Бари, а в Лейпциге состоялась премьера «Композиций I–XII», исполненных позднее и в Нюрнберге. Он сам стоял за дирижерским пультом. В «Композиции IX» по большому барабану скакала игрушечная заводная утка, из-за чего Франца упрекали в погоне за дешевыми эффектами, однако он не считал нужным отказываться от собственных творческих замыслов. Он жил искусством. По его словам, музыка является единственным искусством, способным сделать слышимым непостижимое. Каждая нота — дар тишины. Подобными сентенциями Франц повергал нас в изумление. Но полтора месяца назад случилось действительно непостижимое. За завтраком он заявил нам, что того, кто сочинит хотя бы одну музыкальную ноту, следует признать сумасшедшим. Пока моя жена давилась слезами, не в силах произнести ни слова, он вышел из гостиной, а потом продал свои инструменты, остриг длинные волосы, купил костюм от Армани и часы «ролекс». Франц устроился на частный телевизионный канал руководителем музыкальной редакции. Заведует «музыкальными консервами». Сейчас, когда я пишу эти строки, идет его программа «Голоса мира», где четырехлетний малыш с плюшевым мишкой поет на радость моей жене «Ave Maria».
