Шестеро. Капитан «Смелого». Сказание о директоре Прончатове - [55]

— Право, еще право! — кричит Борис Зиновеевич Хохлову, который быстро вращает штурвал. — Все!

Под ногами напряженно вздрагивает палуба — «Смелый» работает машиной на пределе.

Штурман открывает глаза, искоса смотрит на профиль капитана и уже не может отвести от него глаз. Чирков в этот миг забывает о плоте, о том, что вот-вот может произойти катастрофа — лицо капитана притягивает его. Он впервые замечает, что у Бориса Зиновеевича чеканный, орлиный профиль.

— Ей-ей! — вдруг пронзительно, по-заячьи кричит Петька Передряга. — Сейчас ударит!

Полоска между яром и плотом сужается. Из-под капитановой шапки выкатывается светлая капелька пота и ползет по лбу. Вот она докатывается до брови и, радужно засветившись, растекается. Тогда капитан поднимает руку, вытирает бровь.

…Плот рядом с яром… Капитану кажется, что он слышит, как крайние бревна царапают землю… Проходит секунда, другая, третья… «Шестнадцать, семнадцать, восемнадцать… — считает капитан. — Двадцать!.. Все!»

Осторожно встав со стула, капитан поднимает с палубы окурок, брошенный штурманом.

— Сколько раз было говорено, окурки на палубу не бросать! — ворчит капитан.

— Борис Зиновеевич… Борис Зиновеевич… — бормочет штурман.

— Что, Борис Зиновеевич?.. — отзывается капитан. — Плот имеет упругость… Вот и все… идея верна…

Даже не оглянувшись на плот, капитан делает шаг к люку и вдруг покачивается, ловит руками воздух, но сохранить равновесие не удается — капитан мягко, беззвучно падает на палубу.

— Вот тебе… здрасьте… падаю… упал…

С воплем бросается к нему Валька Чирков, выскакивает из рубки Костя, Петька Передряга начинает по-стариковски трясти головой.

— Товарищ капитан! — жалобно, тонко кричит Хохлов и хватает Бориса Зиновеевича за руку. Потом, закрыв лицо, опрометью бросается в рубку.

Рука капитана беззвучно падает на палубу.

— Борис Зиновеевич!.. — жалобно просит подняться капитана Валька Чирков. — Борис Зиновеевич!..

Капитан лежит неподвижно, неловко подвернув ногу.

Конец последней главы

Пароход «Козьма Минин» подходит к Томску.

Проплывает лесоперевалочный комбинат Черемошники. Над штабелями леса лебедками висит прозрачное голубое облако. С железным грохотом сосут бревна из воды болиндеры, бревнотаски. У берега пузатятся баржи, с грохотом и всплеском летят в воду бревна: скатывают лес. Гремит металл. На берегу бегут паровозы, погрузочные лебедки снуют стрелами, у бункеровочного причала транспортерами сосут уголь буксирные пароходы.

Черемошники велики — плывут рядом с пароходом целый час.

Затем слева, за отмелью, возникает силуэт элеватора, к которому притулилось красное здание с высокой трубой — знаменитая на весь Союз карандашная фабрика. Рядом с ней пароходы, катера, баржи. За элеватором — длинная кирпичная стена, выше ее — город. Томск сползает к реке уступами, на самой вершине — деревянная церковка, потонувшая в зелени, а еще выше — водонапорная башня с мачтой телевизионной станции. Немного левее башни — аэродром, бесшумными жуками поднимаются и садятся самолеты, ветер надувает далекую аэродромную «колбасу». Город скрывается в зелени. По правую сторону реки — Тимирязевский леспромхоз. Здесь днем и ночью снуют по рельсам маленькие, точно игрушечные, узкоколейные паровозики, деловито покрикивают тоненькими гудками, жадно пьют воду из Томи.

«Козьма Минин» дает привальный гудок.

Надвигается дебаркадер. Шипит пар, змейками летят на берег причальные концы. «Козьма Минин» приклеивается к причалу.

Толпа пассажиров шумит, спеша и толкаясь, выливается в проходы.

Капитан и боцман Ли выходят последними. Их провожают капитан «Козьмы Минина» и матрос. Толпа уже впиталась в решетчатые ворота, и они молча, глядя под ноги, проходят скверик. И так же молча идут навстречу четыре человека в форме речников — начальник районного управления пароходства, капитан-наставник Федор Федорович, два диспетчера. Те и другие останавливаются, оглядывают друг друга, затем сходятся. Начальник говорит:

— Здравствуй, Борис! — и протягивает руку.

— Здравствуй!

Шуршат молодые звонкие листья тополей; солнечные тени на песчаных дорожках резки и подвижны: от их торопливого шевеленья кружится голова. Калиновый куст осыпали воробьи, чирикают, дерутся, перепархивают с ветки на ветку, и кажется — куст ожил.

В асфальтированном переулке толпятся автомобили. Покачиваясь на рессорах, подлетает голубой ЗИМ, толчком открывается дверца, выходит высокий, беловолосый человек. Он не идет навстречу речникам, а ждет у тротуара, слегка прищурив от солнца глаза. Губы высокого замкнуты по краям глубокими сильными складками. Он медленно, нагнувшись, протягивает руку Борису Зиновеевичу.

— Здравствуйте, товарищ Валов!

— Здравствуйте, Арсентий Васильевич! — отвечает капитан.

Арсентий Васильевич берет капитана за руку, притягивает к себе, заглядывает в лицо, слегка треплет по плечу. Голубые глаза властно щупают побледневшую кожу, синеву век, одутловатость щек. Секретарь обкома хмурится, недоброжелательно смотрит на начальника управления:

— Больного человека на реку пустили…

В это время капитан чувствует, как кто-то нетерпеливо смотрит на него из голубого ЗИМа; это ощущение так сильно, что Борис Зиновеевич быстро оборачивается к машине и видит лицо дочери, прильнувшее к стеклу. Оно бледно, испуганно, но то, что держало ее в машине, уже прошло… Бесшумно, молча дочь выскакивает из кабины, бросается к капитану. От родного запаха волос, молодости и солнца у капитана захватывает дух.