Шестерки умирают первыми - [9]

– Не увиливай, – зло сказала Королева. – Меня не интересуют все. Меня интересует твое отношение лично ко мне. Мы с тобой учились в одной группе, мы вместе готовились к экзаменам и вместе ходили отмечать свои пятерки в «Космос» или в «Огни Москвы». Ты что, забыла это?

– Нет, я помню.

Настя стряхнула длинный столбик пепла в блюдечко, сняв с него предварительно чашку с осевшими на дне остатками кофейной гущи. Разговор становился тягостным и неприятным, но избежать его было нельзя, она понимала это еще тогда, когда принимала решение ехать в Совинцентр, чтобы самой побеседовать с сотрудниками протокольного отдела.

Она смотрела на Ирину и удивлялась сама себе. Оказывается, она совсем не помнила эту женщину. Или, может быть, она просто плохо ее знала? Во всяком случае, сейчас перед ней сидел совсем не тот человек, которого она ожидала увидеть, опираясь на воспоминания двенадцатилетней давности. Ирина поступила на юрфак, будучи на седьмом месяце беременности. До последнего дня ходила на занятия, в роддом ее увезли прямо из лекционного зала. Академический отпуск не брала, зимнюю сессию сдавала вместе со всеми и, к всеобщему удивлению, получила только отличные отметки. Причем очевидцы, присутствовавшие в аудитории, когда Ирина отвечала свой билет, клялись, что отвечала она действительно блестяще и пятерки ей ставили заслуженно, а не из сочувствия к кормящей матери. Все пять лет Ирине Королевой удавалось сочетать отличную учебу с воспитанием ребенка, хотя никто не знал, как ей это удается и чего ей это стоит. Говорили, что у нее какой-то необыкновенный муж, который зарабатывает столько, что может платить кухарке, домработнице и няньке, освобождая любимую супругу от забот по хозяйству и давая ей возможность овладевать юридическими знаниями. Другие говорили, что все это так, только платит за все не муж, а высокопоставленный отец. Третьи утверждали, что все намного проще: Ира подбросила ребенка своей матери, как делают многие рано рожающие девицы, и посвятила себя учебе, а что касается стирки, уборки, готовки и ухода за мужем, что также требует времени и сил, то никакого мужа у нее вовсе и нет. Как было на самом деле, Настя не знала, потому что ее это не особенно интересовало. Она никогда не спрашивала Ирину ни о муже, ни о сыне, они говорили в основном об изучаемых дисциплинах, об однокурсниках и преподавателях, о книгах и фильмах. Между ними не было настоящей дружбы, они не были близки, но всегда радовались обществу друг друга.

И вот сейчас Настя смотрела на Ирину Королеву и понимала, что совсем не знает ее. Что должно было произойти с ней, чтобы после пяти лет каторжного труда, когда приходилось разрываться между учебой и семьей, пустить все коту под хвост и не заниматься юриспруденцией? Ради чего были все эти жертвы? Или не было никаких жертв? Но как же их могло не быть, если, судя по официальным документам, Ирина замужем с 1975 года, а в 1977 году у нее родился сын. И если верить тем же самым документам, и муж, и родители у нее были самыми обыкновенными, ни о каких сверхдоходах и речи идти не могло, поэтому и не было ни кухарок, ни нянек, ни горничных. Тогда выходило, что Ирина должна была обладать не только блестящими способностями, но и усидчивостью, работоспособностью, целеустремленностью. Что же случилось потом? Почему спустя двенадцать с половиной лет она занимает высокооплачиваемую, но до оскомины скучную должность консультанта в протокольном отделе, для которой не нужно не только юридическое, но и вообще высшее образование.

– Видишь ли, Ира, я – профессионал, и я не имею права смешивать работу со своими эмоциями. Если бы на твоем месте была Науменко, я бы подозревала в первую очередь ее. Тот факт, что мы с тобой знакомы, никакой роли не играет. Мне неприятно тебе это говорить, но я, видимо, должна это сделать, чтобы между нами не возникло недоразумений. Подозрения в твой адрес достаточно сильны, но они не менее сильны и в адрес Светланы, и в адрес Шульгина, а завтра появится еще сотня человек, которых найдется за что подозревать. Идет нормальная работа, которая называется проверкой версий. И ты не должна видеть в этом ничего оскорбительного для себя. Другое дело, что тебе кажется, будто я, хорошо зная тебя еще с университетских времен, должна быть уверена в твоей невиновности, и ты обижаешься, что на основании одного лишь факта нашей совместной учебы я не вычеркиваю тебя из списка подозреваемых. Мне жаль, что тебя это обижает. Но нам с тобой придется с этим примириться. Ситуация такова, какова она есть, и изменить ее я не могу.

– Можешь, но не хочешь, – уточнила Ирина, по-прежнему стоя у стены и не подходя к столу.

– Не считаю нужным. Я, Ирочка, давно уже не живу сегодняшним днем. Уверяю тебя, мне было бы намного проще кинуться к тебе в объятия и сказать, что я знаю тебя сто лет и абсолютно убеждена в твоей невиновности. Я была бы хорошей в твоих глазах, и мы бы сейчас не стояли, как непримиримые враги перед дуэлью, а сидели бы рядышком, держались за руки и взахлеб обсуждали бы, кто же это убил нашего Юрия Ефимовича. И если, упаси бог, мне в голову стали бы закрадываться подозрения насчет тебя, у меня были бы связаны руки. Я не смогла бы задать тебе ни одного вопроса, потому что постоянно наталкивалась бы на твой недоуменный и обиженный взгляд: «Ты что, меня подозреваешь? Ты мне не веришь?» И как бы я сказала тебе, что не верю, что подозреваю? Мне что же, служебной карьерой жертвовать, только чтобы не испортить отношения с тобой? Сегодня мне было бы лучше и проще, а завтра я бы волосы на себе рвала. Поэтому я и не хочу менять ситуацию. Пусть она останется такой, как есть на сегодняшний день. Да, мне сегодня тяжело с тобой разговаривать, ты настроена враждебно, ты обижаешься на меня, но я это как-нибудь переживу. Зато потом, если я буду на двести процентов уверена в твоей невиновности, я буду точно знать, что этому есть объективные причины, а не мое слепое доверие к человеку, которого я когда-то, я подчеркиваю, когда-то давно знала.