Шесть мужчин Ямады Рин - [25]

— Вы с Сяомэем в одном бутике одеваетесь? — спрашиваю я, намекая на старинный покрой халата, пояс и нефритовые висюльки на нем. Только у Рё наряд попроще.

— Угу. У одного стилиста.

— Уволь его немедленно.

— Поздно. Сяомэй его сварил живьем. В смысле, когда был человеком.

— И съел?

— Может и съел. Он и не такое мог, — смеется Рё. — Спроси у него как-нибудь сама.

Нет уж, я себе не враг, чтобы злопамятного ками дразнить.

Мы стоим возле маленького жилого павильона, который словно птичье гнездо примостился на краю скального уступа. Всё как я себе и представляла — причудливый изгиб скатов и ребер крыши, бамбуковые занавесы, гладкое полированное дерево полов под ногами. Единственное место, где Рё, прежде всего, человек, а потом уж девятихвостый оборотень. Лисам без надобности низкий столик и жаровня, они обойдутся без полок с книгами и свитками, и для сна им не нужна кровать с подголовником из цельного нефрита. Это аскетично обставленное жилище принадлежит человеку, который ест из тарелок, пьет из чашек, а в сумерках зажигает светильники, чтобы читать. Не лису, но человеку.

Я неспешно обхожу небольшое, открытое всем ветрам пространство, отделенное от пропасти ажурной решеткой. Но руки Рё не отпускаю, вцепившись в его теплые пальцы намертво.

— Здесь, наверное, бывает очень холодно, особенно, зимними ночами и в одиночку, — говорю как бы невзначай.

— В этом случае я укрываюсь хвостом.

— А кто целую тропу протоптал?

— Я и протоптал за пару столетий, ревнивейшая из Мастеров Горы, — мурлычет Рё на ухо, заключив меня в объятия. — Не веришь?

— Нууу… почему же? Верю.

Но лис берет в ладони мое лицо и смотрит прямо в глаза.

— Здесь, на этой горе только ты, Ямада Рин, выбрав любую тропу, обязательно придешь сюда, — говорит он. — И, напротив, всякая дорожка выведет тебя назад, к людям, если пожелаешь вернуться.

— Это потому, что я — Мастер Горы? — спрашиваю.

— И поэтому тоже.

— А демон тебя как найдет?

— Я сам его найду. Хочешь чаю?

Я бы сейчас, если честно, нарядилась бы в такой же халатик, волосы распустила и уселась бы в ногах у лиса, чтобы наливать ему чай в маленькую чашечку. Видели, наверное, старинные гравюры, где прекрасная луноликая дева с нефритовыми шпильками в громоздкой прическе льнет к благородному мужу в шелках. Тоже так хочу, только без шпилек и висюлек. Благородный и прекрасный мужчина у меня уже есть. Можно любоваться вместе вечерним небом, а потом восходящей луной над горами… Предки всё же знали толк в свиданиях.

— Что-то меня на традиционную романтику пробило, — говорю. — А у тебя есть еще такой халатик?

— У меня спортивный костюм остался, который когда-то ты забраковала, — ухмыляется Рё и показывает на две распялки для одежды.

Но одной — роскошный шелковый халат а-ля «Сяомэй собрался в публичный дом» всех оттенков павлиньего хвоста. На другой аккуратно развешен тот самый красный костюм с сердцем из золотых пайеток. И кеды в стразах на специальной подставочке рядом хранятся. Прямо как доспехи какого-нибудь древнего генерала и его драгоценный меч.

Кстати, а где меч? Или чем он там собирается с демоном драться? Может быть, веером, как в мультиках?

— Жаль, пистолет у меня Дайити отобрал.

— Нестрашно, — говорит лис и нежно целует меня в лоб.

Затем протягивает руку к метелке, прислоненной к стене в углу. Раз — и она в его ладони, только это уже не метла, а здоровенная такая штуковина — широкое лезвие на длинном древке, вроде алебарды. Вещица прямиком из тех времен, когда Сяомэя звали иначе и был он еще живым и здоровым дядькой с жиденькой бородкой и гадским характером. Я в кино такое видела.

— Ну, вот, я готов, — заявляет вдруг Рё.

И я сразу понимаю к чему он готов и куда собрался, и что через мгновение он выпустит мою ладонь, развернется на пятках и уйдет вниз по тропе, махнув мне рукой на прощание. Это так невыносимо…

— Я тогда пойду.

Мои осиротелые пальцы безжизненно разжимаются, мои глаза отчаянно цепляются за каждую деталь — за смертельный блеск клинка на плече, за причудливый завиток деревянной заколки в волосах, за разворот широких плечей, чтобы запомнить и сберечь в памяти. И только мой язык намертво прилип к нёбу. Я стою, прислонившись к дверному проему, и смотрю вслед мужчине, который отправился на смертный бой. Как стояла бы девятьсот лет назад, и пятьсот лет и триста лет тому назад.

Мне было десять лет, когда Красавчик растолковал мне эту штуку. Одно дело, когда прибегает брат-кланник с воплем: «Нашим какие-то ублюдки наваляли, идем навешаем им в ответ». Берешь нож и идешь без всякой задней мысли, потому что уверен — за тобой сила и правда. И совсем по-другому, когда заранее знаешь, что, скорее всего, не вернешься живым. И те, кто с тобой идут — тоже. Этот день, вечер или ночь будут последними, не поцелуешь больше эти губы, не потрешься щекой, не обнимешь, не скажешь то, что надо было давным-давно сказать. И даже, если тебе повезет, то своего лучшего друга и побратима ты потом будешь хоронить и рыдать на его могиле.

Мне было двенадцать, когда дядя Кента взял меня с собой на «стрелку» забитую нашему клану некими отморозками. Чтобы я раз и навсегда запомнила как это, когда за тебя умирают другие. Как это сидеть на заднем сидении лимузина и видеть, как сотня мужчин режет друг друга под проливным дождем и понимать — если «трилистники» сейчас не выстоят, то ты тоже умрешь, причем смертью более страшной. И как со всем этим жить потом.