На долгие годы растянулась жестокая борьба между чингизидами за трон Джагатаева улуса. И не знал никто, не ведал, что уже лежал в колыбели тот, кто своею железной рукой властно пригнет к земле головы непокорных и заставит с трепетом произносить его имя – Тимур.
Пройдет еще немало времени, прежде чем Хромой Тимур утопит землю в крови, а пока ее в изобилии проливали потомки Чингиз-хана, выслеживали и уничтожали друг друга султаны и беки, и жестокие схватки под знаменами разных религий вспыхивали подобно молниям на многострадальной земле Джагатаева улуса…
* * *
Повсюду, где правила кривая монгольская сабля, роптал народ. Подолгу копил он ярость и внешне казался покорным, но наступало такое время, когда народ становился подобен дикому, необъезженному тулпару, вдруг вставал на дыбы, и его ненависть обрушивалась на тех, кто стоял на его пути. Он переставал повиноваться хану, не слушал льстивых слов судей – биев. Народ требовал справедливости и отмщенья за пережитые унижения, за вечный страх потерять голову.
По-разному укрощали правители взбунтовавшийся народ. Если на их стороне было войско, то устраивалась всеобщая резня; если хан чувствовал, что сил у него маловато, он не скупился на обещания и посулы.
В год свиньи (1335) в Хорезме восстали рабы и ремесленники. По сравнению с Мавераннахром жизнь здесь была более сносной. Кутлук Темир правил рукой жестокой, но не допускал междоусобиц среди чингизидов. И тем не менее изнутри ханство клокотало яростью. Как и везде, где правили чингизиды, солнце и луна светили только тем, кто был богат и знатен, для простых же ремесленников и дехкан жизнь еле теплилась.
Хорезм издавна славился торговлей рабами. На базарных площадях Ургенча можно было купить невольников из всех земель, куда ступало копыто монгольского коня. Здесь продавали рыжебородых орусутов и чернобородых кипчаков, дехкан Мавераннахра в пестрых тюбетейках, туркменских аламанов в высоких лохматых шапках… Отсюда, из Ургенча, живой товар перепродавался в Китай и Египет, в Индию и Рум.
В год свиньи на базарах Хорезма появилось особенно много невольников. Из-за смутного времени не приехали за живым товаром купцы из Египта, Ирана и Рума. Торговцы из Китая и Индии отобрали лишь молодых мужчин и красивых девушек. Тех же, на кого не нашелся покупатель, хозяева держали впроголодь. Вчерашние ремесленники, дехкане, воины десятками, сотнями умирали от голода и болезней. Число не проданных в этот год невольников на базарах Хорезма достигло почти десяти тысяч. Некоторые из них настолько обессилели, что не могли подняться с земли.
Именно в это время на невольничьем рынке Ургенча появился смуглолицый, в полосатом халате и голубой чалме человек, похожий на иранца. Трудно было узнать в нем кипчака Акберена. Никто не знал ни его прошлого, ни настоящего. Он мальчишкой покинул эти края в смутное и жестокое время. Детская память хранила дымы пожарищ, тела убитых на улицах восставшей Бухары. Тогда погибла и его приемная мать Кундуз. Другу отца, предводителю рабов Тамдаму, удалось бежать от ханской мести и спасти мальчика. После долгих скитаний они очутились в Багдаде.
Нелегкой оказалась жизнь на чужбине. Тамдаму удалось стать учителем в одном из мусульманских медресе. Выдав мальчика за своего сына, он обучил его грамоте.
Акберен оказался смышленым учеником – науки давались ему легко. Прошли годы, и он поднялся до звания улема – ученого-богослова. Умирая глубоким старцем, Тамдам рассказал юноше о событиях многолетней давности в землях Золотой Орды и причину их бегства на чужбину.
– Когда я умру, – сказал Тамдам, – ты должен вернуться на родную землю. Так уж устроено и предопределено в этой жизни: человек не может не вернуться на то место, где он впервые увидел свет. Ты старательно учился и прочитал много умных книг, и потому твое место не в Багдаде, а на родной земле Дешт-и-Кипчак. Обещай мне, что выполнишь мою просьбу.
Акберен сдержал слово. Через три года после смерти учителя он оказался во владениях Золотой Орды.
Молодой улем ходил по городам Хорезма, и душа его наполнялась смятением, а лицо мрачнело. Бесправие и произвол видел он вокруг. Как и в годы его детства, народ был нищ и не знал справедливости.
Особенно поразил Акберена невольничий рынок в Ургенче. Он увидел мертвых рабов под стенами глинобитных дувалов, увидел, что те, кого смерть пока пощадила, похожи уже не на людей, а на их тени. Но разве была у него возможность хоть чем-то помочь им? Сам нищий, носящий свое имущество с собой, Акберен не мог ни накормить людей, ни дать им одежду вместо рубищ. И тогда, объятый негодованием, он отправился в летнюю ставку Кутлук Темира – правителя Хорезма.
Эмир, как и другие потомки Чингиз-хана, с наступлением лета покидал дворец и переселялся в юрту. Место для его ставки выбиралось красивое, с богатым разнотравьем, с чистой горной рекой или светлыми родниками. Делалось так, как повелось издревле у монголов.
Никогда бы безродному улему не удалось увидеть Кутлук Темира, если бы он не обронил словно невзначай загадочные слова начальнику стражи: «Я из Багдада… Мне есть что сказать пресветлому правителю Хорезма…»
