Шепот - [62]

Вскоре в самом центре улицы Свободы, в одном из больших каменных домов, на котором еще сохранилась эмалированная табличка со старым названием - улипа Павших борцов, в первом этаже и в пивном баре начались какие-то работы. Магазинчик колониальных товаров с небольшими невидными витринами закрыли, вымели из помещения все, что напоминало магазин и торговлю вообще, витрины расширили до невероятных размеров, появилось зеркальное стекло, целые квадратные арки стекла (просто чудо!) в полированных черных рамах. Внутри из нескольких небольших помещений сделали просторный зал, и в нем обшивали стены дорогими сортами полированного дерева, потолок тоже делали из полированного дерева, блестящего и твердого, как дека на скрипках Страдивариуса. Помещение наполнялось нержавеющей сталью, латунью, причудливыми изделиями из белого фаянса. Лучшие голландские и французские фирмы присылали удивительнейшей формы изделия деликатного назначения. Это было просто неистовство - в голодной и порабощенной Германии вколачивать такие деньги (а все догадывались, что деньги тут вколочены ого-го какие!) во французские, голландские и шведские писсуары из латуни и нержавеющей стали. И все это в пивнушке, которая размещена под залом, обитым самыми дорогими породами дерева, привезенного из Гаити, Венесуэлы и Индокитая. А главное, никто в городе не знал, что именно надумал Кемпер. Ночной клуб? Но зачем такие расходы? Дансинг? Совсем не похоже. Пивная? Такой пивной еще не было в Германии за всю ее историю, да и зачем она? Салон для дегустации напитков? Не те времена, чтобы дегустировать. Нынче или уж не пьют совсем, или попросту напиваются вульгарнейшим образом, если выпадет случай.

А доктор ездил в своем форде (уже распространились слухи, что ему подарил этот форд чуть ли не сам Эйзенхауэр за солдатские подвиги на Восточном фронте), усмехался, вел переговоры и знай выкладывал наличные.

Наконец, когда уже, казалось, всеобщее терпение вот-вот должно исчерпаться, над блестящими витринами п черной полированной оправе, на черной просторной вывеске, напоминавшей опояску на эсэсовском рукаве, серебристыми готическими буквами рука художника-декоратора вывела одно слово: «Презрение».

О таком названии опять-таки никто никогда ничего не слышал. Что это могло быть? Презрение к кому и за что? На витрины изнутри упали тяжелые шторы, закрыв зал от любопытных взглядов. Стеклянная дверь, взятая в черную железную раму, закрыта наглухо, и никто не видел, чтобы она перед кем-либо створялась, и ни малейшего движения не угадывалось ни за дверью, ни за витринами, завешенными тяжелыми черными шторами. И серебристая изломь готических букв на черной вывеске: «Презрение».

А потом в один-чудесный летний день, когда солнце светило над зелеными горами так же ласково и тихо, как сияло оно тут уже тысячи лет, по городу, смешанные с толпой, побежали в разные концы молодые мужчины с подозрительно выпрямленными спинами, будто бежали они не в цивильной толпе, а по казарменному плацу, звонили в хмурые особняки и в просторные квартиры богатейших районов города, стучали в ворота тихих вилл, в которых ждали лучших времен те, для кого еще вчера были самые лучшие времена, а теперь миновали, и всюду передавали продолговатые конверты из черной бумаги, запечатанные серебристым готическим словом «Презрение». Конверты вручались хозяевам особняков, вилл и квартир, а хозяева солидно вскрывали конверты, поданные им служанками на фарфоровых тарелочках, доставали оттуда твердую карту глянцевой бумаги и прочитывали коротенький текст:

«Высокочтимый герр! Доктор Кемпер имеет честь пригласить Вас на торжественную церемонию открытия люксового германского заведения «Презрение». Церемония состоится в четверг в двадцать часов. Просьба прибыть в полной военной форме, со всеми орденами и знаками отличия».

Собрались в точно назначенное время, одни приезжали на собственных машинах, другие, для которых еще не настали лучшие времена, приходили пешком, кутаясь в легкие плащи, чтобы скрыть мундиры и фашистские ордена, так как по улицам шныряли патрули американской военной полиции, а среди них могли попасться и так называемые антифашисты, то есть почти коммунисты. Высаживались из машин, не доезжая, и подходили к «Презрению» пешком, стучали сапогами о тротуар; сапоги у всех были новые, с крепкими нестоптанными каблуками, в таких сапогах можно было заново начинать марш по Европе и по всему свету; решительно направлялись к стеклянным дверям, и двери неслышно открывались перед ними, а за дверями вырастали два роскошных фельдфебеля в парадной форме, с аксельбантами, со всеми отличиями, с Железными крестами и орденами за храбрость, с лентами за ранения и с лентами с Восточного фронта; штабс-фельдфебели браво щелкали каблуками, казалось, что сейчас они выбросят правую руку вперед и вверх и взревут дружно «хайль!». Но фельдфебели держали руки опущенными по швам и не ревели «хайль!», а только щелкали каблуками, а потом неожиданно, дружно, по-молодецки, с отзвуком издавали неприличный, настоящий солдатский звук, тот самый звук, что должен был свидетельствовать об исправности солдатского желудка, о калорийных харчах, потребляемых немецким солдатом во время победоносных походов по Европе, и звук тот раздавался, как салют в честь прибывших, а когда гости проходили дальше к гардеробу, там их встречали опять-таки фельдфебели и тоже щелкали каблуками, и тоже бахали перед тем, как принять у офицеров их плащи, словно были они не людьми, а большими резиновыми куклами с пищиками внутри, пищавшими сразу, как только нажмешь. А на пороге зала стоял сам Кемпер в парадном штабсарцтовском мундире со всеми орденами, и возле него, как адъютант, торчал Ярема, в честь каждой группы гостей вытворяя именно то, что фельдфебели у входа и в гардеробе, и Кемпер заливисто хохотал, и гости, начиная понимать назначение заведения доктора Кемпера, тоже разевали рты и раскатисто хохотали, а некоторые, чтобы доказать свою молодцеватость, надувались, пытаясь добыть из чрева такие же звуки и, если им это удавалось, хохотали еще громче.