Шепот Черных песков - [59]

– Кудим, – позвал друга Дамкум, но в ответ услышал лишь его тихое посапывание, – спишь… еще бы! А мне не спится…

Дамкум сел, хотел натянуть чарыки, да только зло посмотрел на них и босыми ногами встал на прохладную глину, заглаженную до блеска десятками ног день ото дня ходивших здесь людей. «Куда лучше, чем в сыромятной коже!» – улыбнулся он про себя и, сцепив руки за спиной, медленно пошел на другой конец двора. Это был не хозяйственный двор, в котором они с Кудимом пережили суд вождя, унижение, страх и радость от того, что все благополучно разрешилось. В этот двор выходили двери всех домочадцев вождя, открытые в это время, но охраняемые стражами. Заметив гуляющего бродягу, они насторожились, крепче сжав рукояти кинжалов, и наблюдали за каждым его шагом. В светлом благостном настроении мутью расплылось раздражение.

– Никуда от вас не деться, нет воли человеку, зыркают, как собаки, – посетовал он и сел прямо посередине двора, – вот он я, на виду, смотрите! Незачем мне прятаться!

Дамкум задрал голову, демонстративно рассматривая небо. Далекое, безразличное, оно висело над одиноким человеком, вползая в его думы и волнуя непостижимостью. Что-то философское вспыхнуло в поэте, как звезда, что-то недосказанное выплыло из памяти на самую поверхность. Дамкум знал и любил это состояние. За ним в его голове появлялись слова, слова сплетались в песни, которые Дамкум хранил в памяти, как иной человек драгоценности, помня каждую на ощупь.

Певец запел. Сначала тихонько, пробуя слова на вкус, смакуя их, подбирая самые изысканные. Потом его голос приобрел уверенность, и песня полилась струей прохладной воды, журча и переговариваясь каплями или сплетаясь новыми струями в единый ритм.

О том, кто ребенком отвергнут был,

Кто стоял на одной чаше весов, а верблюд на другой,

Кто судьбу испытал, став рабом,

Кто нелегкую долю познал и

Заветы всех мастеров.

Его спутником был орел молодой,

Неизвестное знал он и к тайне вел.

О стране на востоке принес он весть,

И в дорогу позвал, помахав крылом.

Увлекшись, певец не обратил внимания на шелест тихих шагов сзади. Лишь сделав паузу, чтобы глотнуть воздуха перед следующим куплетом, он услышал над собой трескучий старческий голос и обернулся.

– О ком поешь ты, певец?

Маленькая простоволосая женщина стояла перед ним в свободной рубахе. Лица ее Дамкум разглядеть не мог. Напольные светильники, что стояли вдоль стен домов, освещали тщедушную фигурку сзади, отчего ткань рубахи просвечивала, и тонкие, как стебли тростника, ноги виднелись за ней.

Дамкум вскочил, но женщина положила руку ему на грудь. Ее ладонь оказалась горячей, тепло от нее согрело сердце. Опустившись на землю по молчаливому приказу женщины, Дамкум не сводил с нее глаз. Она тоже присела рядом, подогнув под себя одну ногу и обхватив руками колено другой, и теперь ее глаза оказались напротив лица Дамкума.

– Эта песня о моем друге, госпожа, он спит, там, – певец неопределенно махнул рукой.

– О друге, – задумчиво повторила женщина, и Дамкум снова ощутил себя на берегу Мургаба среди качающихся под легким ветерком камышей. – Как имя твоего друга?

– Кудим. Его зовут Кудим, госпожа.

– Кудим… – снова порыв ветра и скрипучий шепот стеблей.

Дамкуму стало не по себе. Он вскочил, как ужаленный.

– Я разбужу его!

– Тихо, тихо, – женщина ухватила его за край рубахи, – не надо.

На шум от дома кинулся стражник. Женщина, не оглядываясь, остановила его, подняв руку. Тот встал как вкопанный и не двигался с места, но не спускал глаз с чужака. А женщина подала руку певцу. Он помог ей встать.

– Пойдем, покажи мне его.

Дамкум делал маленькие шажки, чтобы идти рядом с ночной незнакомкой, с трудом останавливая свой порыв поскорее добежать до друга. Когда они подошли к ложу, женщина отпустила певца и присела рядом с Кудимом. Дрожащей рукой она прикоснулась к его кудрям и замерла. Ошарашенный Дамкум услышал ее облегченный вздох и вдруг догадался, кто она, но не промолвил ни слова. Он, как и стражник, застыл, и не шевелился, наблюдая трогательную сцену, которую не каждому в жизни дано увидеть.

Цураам гладила жесткие волосы своего повзрослевшего мальчика, медленно покачиваясь и шепча что-то, предназначенное только ему. Казалось, ветерок перешептывается с камышовыми листьями, не трогая стебли, и только им понятен тот шепот.

Кудим спал, как младенец. Ему снилась мама, он снова чувствовал ее теплую ладонь, убирающую непослушные вихры со лба. Он слышал ее тихий, ласковый голос, прилетевший из дальних краев, но теперь он звучал не в голове, а прямо над ухом и, казалось, сейчас откроешь глаза и еще сквозь пелену сна увидишь такую родную и такую теплую улыбку на ее лице.

– Эрум, мальчик мой, ты пришел, – шептала Цураам, вглядываясь в прикрытое ночными тенями лицо. Но не обветренное горячими ветрами Черных песков, не окаймленное аккуратно подстриженной бородкой лицо видела она. Перед ее взором сияло детской чистотой личико ее пятилетнего мальчика с пухлыми щечками, влажными губками. – Я долго ждала тебя, сынок, и вот ты здесь, со мной…

Никто не видел, как по щеке провидицы скатилась слеза. Но в полумраке лицо старой женщины светилось от счастья. Она улыбалась, покачиваясь в такт своим думам, и вдруг тихонько запела. Ночь уже пошла на убыль, до рассвета оставалось немного времени. Это было время самых сладких снов, большинство из которых сбывались, если только игривая богиня Иштар заглянет в них перед тем, как ее звезда уступит место на небе сиятельному лику ее брата.