Шелк и другие истории - [48]

— Смею ли я поинтересоваться, куда мы едем, или это уже слишком?

Элизевин зажала в руке листок бумаги. Она мельком взглянула на него.

— В Сен-Партени.

— А что это?

— Так. Одно местечко, — сказала Элизевин, накрыв ладонью листок.

— И далеко это местечко?

— Дней двадцать пути. В пригороде столицы.

— Дней двадцать? Нет, это безрассудство.

— Смотри, падре Плюш, море уплывает.

— Дней двадцать… Хотелось бы надеяться, что для подобного путешествия у тебя достаточно оснований…

— Оно уплывает…

— Элизевин, я, кажется, к тебе обращаюсь: зачем мы туда едем?

— Затем, чтобы отыскать одного человека.

— Трястись двадцать дней, чтобы отыскать одного человека?

— Угу.

— Черт, тогда это должен быть по меньшей мере принц, я не знаю, сам король, святой…

— Примерно…

Пауза.

— Это адмирал.

Пауза.

— О Боже…

По вечерам архипелаг Тамал застилает густой туман. Он пожирает корабли и возвращает их на рассвете, запорошенными снегом. В новолуние вода в проливе Кадаум отступает, обнажая огромную отмель, усеянную говорящими моллюсками и ядовитыми водорослями. В сицилийском заливе потонул остров, а два других, не отмеченных на карте, всплыли неподалеку. В водах Драгара схватили жестокого пирата ван Делла; пират предпочел броситься в море на растерзание акулам, чем отдаться в руки офицеров королевского флота. С изнуряющей педантичностью адмирал Лангле продолжал собирать в своем дворце все мыслимые небылицы и немыслимые были, стекавшиеся к нему с морей и океанов. С неиссякаемым упорством его перо расчерчивало фантастическую географию неугомонного мира. Его мозг находил отдохновение в точной и незыблемой повседневности. Его жизнь разворачивалась тождественная самой себе. И неухоженным, почти смятенным, пребывал его сад.

— Меня зовут Элизевин, — сказала представшая перед ним девушка.

Его поразил этот голос: бархат.

— Я знаю человека по имени Томас.

Бархат.

— Когда он жил с вами, его звали Адамсом.

Взгляд адмирала Лангле затрепетал в темных глазах девушки. Лангле молчал. Он надеялся, что никогда уже не услышит это имя. Все это время он отгонял его от себя. В запасе у адмирала было несколько мгновений, чтобы не дать ему вернуться и снова изранить его душу и воспоминания. Он собирался встать и просить эту девушку уехать. Он даст ей экипаж. Денег. Все что угодно. И прикажет уехать. Именем короля, уезжайте.

Словно издалека до него донесся бархатный голос. Произнесший:

— Позвольте мне остаться.

Пятьдесят три дня и девять часов Лангле не мог понять, что заставило его в тот миг ответить:

— Как вам будет угодно.

Он понял это однажды вечером, когда, сидя рядом с Элизевин, услышал ее ласковый голос:

— В этот час женщины Тимбукту поют и любят своих мужчин. С лиц исчезают тени, и даже солнце скрывается, смущенное их красотой.

Лангле почувствовал, как непомерная и сладостная усталость прихлынула к его сердцу. Будто после многолетних скитаний, сбившись с пути, он наконец вступил на возвратный путь. Не оборачиваясь, он тихо проронил:

— Откуда вам известна эта история?

— Я не знаю. Но знаю, что она ваша. Эта и все остальные.

Элизевин провела во дворце Лангле пять лет. Падре Плюш — пять дней. На шестой он сказал Элизевин, что это невероятно, но он забыл чемодан в таверне «Альмайер»; это действительно невероятно, но там остались важные вещи, там, в чемодане, одежда и, наверное, книга со всеми молитвами.

— Как это наверное?

— Наверное… ну, то есть наверняка, я вспомнил, она наверняка там, ты же понимаешь, я без нее никак не могу… эти молитвы, конечно, не бог весть что, но лишиться их вот так… тем более, что пути туда каких-то двадцать дней, подумаешь…

— Падре Плюш…

— … ясное дело, я вернусь… только прихвачу чемодан, ну, может, задержусь на пару деньков — дух перевести, а потом…

— Падре Плюш…

— … за два месяца вполне управлюсь, ну, разве что еще заверну к твоему отцу, в том смысле, что, мало ли, будет даже лучше, если я…

— Падре Плюш… Боже, как я буду скучать по тебе.

Он уехал на следующий день. Сел в экипаж, затем вышел и, подойдя к Лангле, сказал:

— Я, знаете, полагал, что адмиралы плавают по морям…

— А я — что священники служат в церквях.

— Видите ли. Бог — он повсюду.

— Море тоже, падре. Море тоже.

И он уехал. И на этот раз не оставил после себя чемодана.

Элизевин провела во дворце Лангле пять лет. Строго упорядоченная, неслышная жизнь напоминала ей белые ковры в поместье Кервола, его округлые аллеи и невесомую явь, созданную для нее отцом. Но то, что прежде было лекарством и врачеванием, теперь стало твердой уверенностью и светлым выздоровлением. Побывав во чреве слабости, Элизевин обретала кристальную силу. У Лангле она научилась тому, что из всех возможных жизней надо выбрать одну и с легким сердцем наблюдать за остальными. Она подарила Лангле тысячу историй, неведомо как зароненных в нее мужчиной и ночью. Раз и навсегда. Он молча слушал. Она рассказывала. Бархат.

Об Адамсе они не говорили никогда. Лишь однажды, внезапно оторвавшись от книг, Лангле медленно произнес:

— Я любил этого человека. Не знаю, сумеете ли вы это понять, я любил его.

Лангле умер летним утром, изведенный подлым недугом и убаюканный бархатным голосом, доносившим до него благоухание самого маленького и красивого сада Тимбукту.