Шелихов. Русская Америка - [201]

   — Помогай Бог, — сказал Феодосий за спиной у Бочарова. Но капитан его не слышал. Ухватившись за мачту, он напряжённо смотрел вперёд. Лодья уже обошла скалы, и глазам открылся подветренный берег острова, стоящие в малом заливчике три байдары. «Всего-то? — удивился капитан. — Где же лебедевская ватага? Вот те на... А мы, как волчью стаю, их обложили». Капитан увидел: из-за мыса выплыл парус Кондратия. И тут же, оборотившись к острову, капитан разглядел то, что не заметил сразу. Саженях в трёхстах от берега, у небольшого леска, торчали верхушки шалашей. Шалашей было много больше, чем нужно для команды трёх байдар.

От леса к берегу бежали люди.

Дальнейшее произошло в считанные минуты. Байдара под парусом подошла к берегу и с ходу, хрустя по гальке, чуть не до половины выскочила на намытый прибоем взгорок. Бочаров спрыгнул на берег, слыша, как за спиной одна за одной врезались в гальку подошедшие за ним лодьи.

Капитан ступил шаг, другой и остановился. Перед ним толпой стояла лебедевская ватага. Впереди стеснившихся мужиков уверенно, уперев ноги в землю, столбом торчал Стенька Каюмов. В руках у него было ружьё.

   — Что это вы, — усмехаясь, кривя губы, начал он, — выскочили на нас, как тати?

Не отвечая, Бочаров разглядывал Стеньку.

У Каюмова было худое, с запавшими висками тонкокожее лицо, к которому, внимательно приглядевшись, невольно почувствуешь холодок неприязни. Уж очень остры черты такого лица, жёстки морщины, и прицельно бьют из-под бровей напряжённые глаза. Бочаров знал, что от людей с такими лицами можно ждать всякого, и оттого медлил. Они стояли слишком близко друг к другу, чтобы одним взглядом окинуть всю фигуру Стеньки, и капитан намеренно не опускал глаз, чтобы посмотреть на его руки. Без того угадывал, что пальцы Стеньки судорожно сжимают ложе, пляшут на курке, и не хотел подтолкнуть Каюмова взглядом на следующее движение: вскинуть ружьё и дёрнуть курок. Бочаров не боялся, нет. Он был уверен, что у него достанет резкости выбить ружьё из рук Стеньки, но не желал свалки. А знал: свалка будет, ежели он сцепится с Каюмовым.

Из-за плеча Бочарова неожиданно, горой, выступил Кондратий и, рокоча хриплым, необыкновенной силы голосом, надвинулся на Стеньку, как клещами прихватил пальцами ложе ружья.

   — Не балуй, — сказал, — не балуй.

В следующее мгновение ружьё оказалось в руках у Кондратия. Он ударил его о колено, переломив приклад пополам словно хворостину, отшвырнул обломки в сторону.

   — Вот так-то лучше, — сказал и отступил за спину капитана.

Всё разом переменилось. У Стеньки потерянно дрогнуло лицо, мужики лебедевской ватаги разноголосо зашумели. Раздвигая толпу, вперёд выступил Степан Зайков — брат Потапа, которого Бочаров похоронил здесь же, на Алеутах, весной. Капитан назад откачнулся.

   — Степан, — воскликнул, — ты?

   — Я, — загудел тот, — что, диво?

   — Да как же ты ватагу нашу побил?

Каюмов затерялся среди мужиков. Бочаров поискал его взглядом и не нашёл. Стенька скрылся за спинами ватажников.

   — Не побили мы никого, — сказал Степан. — Вон, — показал рукой в сторону скал, — в заливе байдары чинят.

   — Там байдар добрый десяток, — выступил вперёд Кондратий, — как сюда шли, видели.

   — А шалаши попалили, шкуры побрали? — наступал на Зайкова капитан. — Это как?

   — Поговорим, поговорим, — примирительно гудел Степан, — нам огромадный урок задал хозяин, а лежбища пополам не разделишь. — Он сжал пальцы на горле. — Во куда урок тот подпирает!

   — По байдаре стреляли, людей чуть не положили. Тимофея Портянку в голову ранили. Кто ружьё поднял?

   — Стенька, но я ему не потатчик. Да ты охолонь. Чего сердце зря горячить? Договоримся.

   — Что же раньше-то не договаривался, а пальбу по людям открыл? — наступал Бочаров.

   — Стенька то, Стенька, — добиваясь примирения, гнул Степан, — охолонь!

Зайков лукавил. Он был братом знаменитого морехода, но от Потапа у него было немного. Известно: и у одного дерева — разные ветви, что о людях говорить. Степан был корыстен, коварен и тропил дорогу по жизни вовсе не на путях брата. Сейчас он понимал, что справиться с ватагой Бочарова не сможет, и, задавив в себе злость и досаду, сдавал назад. Боялся: ворохнись он — Бочаров хвост прищемит. Видел, какие молодцы у капитана. Один Кондратий чего стоил. Знал: мореходы, солёными ветрами битые, штормами испытанные, не чета Стеньке Каюмову, у которого пальцы на курке ружья заплясали. Тому с кистенём на дорогу, вот там он боек. Степан и не вышел навстречу Бочарову, потому как ждал — чем дело обернётся. И увидел: жидковат против мореходов Стенька. Жидковат. Оттого из толпы выступил.

   — Ладно, — сказал, — кто худое помянет, тому глаз вон. Мы шкуры вернём и байдары вернём. А людей, — он повернулся, — вон они, забирай.

Бочаров увидел: от леса поспешало с десяток мужиков. Они врезались в толпу, и за спинами Степановых ватажников завязалась возня. Толпа расступилась. Капитан увидел, что Каюмов (у него в кровь было разбито лицо, кто-то из мужиков, знать, приложился с душой) вертелся над землёй, ища камень. Глаза были белые от ярости. Но Стеньку уже хватали за руки свои, оттаскивали в сторону. Один из мужиков тимофеевской ватаги крикнул, показывая капитану на Каюмова: