Шелихов. Русская Америка - [19]

Капитан «Трёх Святителей» Измайлов — лысый, с висящими по углам рта длинными усами, дожевав кусок вяленой оленины и вытерев пальцы о камзол, подвинул чашку с чаем.

Чай пили не спеша, по-сибирски. Чай — напиток, за которым думается лучше, и оттого здесь не торопятся опорожнить чашку. А жулан и вправду был хорош. Настаивался он до цвета багряного, и когда разливали его по чашкам, казалось, не чай, но драгоценное вино льётся. Так глубок был цвет. Более же цвета поражал в жулане аромат. Сильно пряно пахнут садовые цветы. И есть среди них такие, запах которых кружит голову, дурманит, пьянит. Совсем иной запах у лесных цветов. В нём нет той силы, но тонкий аромат их всегда бодрит, освежает и запоминается навсегда хотя бы только раз вдохнувшему их благоухание.

Так и с чаем. Есть чай с терпкими запахами, сладкими, острыми, но жулан, не обладая ни одним из этих ароматов в отдельности, все их разом объединял и благоухал нежно и тонко, как лесной цветок. И, так же как лесной цветок, не пьянил и не дурманил, но освежал и придавал силу.

Наталья Алексеевна знала эти качества жулана и оттого к разговору трудному его и подала на стол. «Устали мужики, — считала, — жулан их подкрепит».

   — Думай, не думай, но раз миновали Курильский пролив, торопиться надо к островам Алеутским, — напористо говорил Михаил Голиков, беспокойно поглядывая юркими глазами, — беспременно торопиться.

Брякнул чашкой о стол.

Племянник Ивана Ларионовича из тех людей был, что всегда на своём хотят настоять. Есть такие — ты ему кол на голове теши, а он всё одно: туман-де на дворе... И роса...

Поди докажи, что там вёдро и солнце в зените. И видит такой, что прёт-то поперёк, хотя здесь и вдоль не пройти, а ему едино — давай поперёк.

Самойлов с рундука на него взглянул, но промолчал. Посчитал, видно, что время не пришло сказать слово. Взгляд его, однако, потяжелел. Видно было — не понравился ему разговор.

Измайлов, отхлёбывая маленькими глоточками, как в горнице в час добрый, а не на кораблике в опасном океане, сказал голосом мягким:

   — Ну и жулан. Добёр. И ты, Наталья Алексеевна, мастерица заваривать. Уважила...

Морщинки у глаз его разошлись от удовольствия. Рад был чаю. Или хитрил: мол, чай меня только и беспокоит, а до остального и дела нет... Горячий был мужик капитан, но хитёр и в разговоре нетороплив.

Помолчали. Измайлов, ещё пару глоточков прихлебнув, продолжил:

   — Ветер, ежели на Алеуты идти, — противный нам, трудненько будет. Людей изведём. Измотаем вконец.

И вновь прихлебнул чайку с видимым удовольствием.

   — А как идти? — наступал Михаил Голиков.

Измайлов ему кивнул, сломав бровь:

   — Ты чай, чай пей. Остынет. Да и сам охолонь. Пущай, вон Константин Алексеевич скажет. Он нам с тобой не чета, по океану многажды ходил, но молчит. А его слово золото.

Михаил живо обернулся к Самойлову, но тот и сейчас промолчал.

   — Да, ветер непопутный на Алеуты, — сказал капитан «Симеона и Анны» Дмитрий Иванович Бочаров.

И Олесов, капитан «Святого Михаила», согласно с ним головой покивал.

Оба волной трепаны были и по морю предостаточно походили.

Сидели они рядом и за весь вечер по нескольку слов-то и промолвили.

Бочаров был высокий и, чувствовалось, славный человек с решительным и открытым лицом, которое, казалось, говорило: прикажут — пройду и через чёртов огонь. Силы на то хватит.

Олесов не выглядывал столь решительным и определённым человеком, а скорее был из тех мягких людей, которые добросовестно выполняют свою работу, но не совершают необыкновенных поступков. А ежели и приходится им рисковать собой и проявлять мужество и смелость, то и в этом случае сделанное считают обычным.

Наталья Алексеевна в который уже раз обнесла компанию чаем.

Голиков усмехнулся недобро, оглядывая сидящих в каюте наглыми и в то же время испуганными глазами. Так зверь лесной, под плаху попавший, смотрит на охотника. И страшно-то ему — вон у охотника ручищи какие, сейчас шею свернёт, — а всё же зверёк зубы скалит, слюной брызжет от зла.

   — Мы, — сказал, — бобров бить вышли да зверя другого морского... Компаньоны-то по головке не погладят за проволочку...

Хмыкнул зло, скосоротясь. Племянник всё же был хозяйский и силу свою чувствовал. Да и помнил наказ Ивана Ларионовича: «Ты поглядывай там. Наш интерес блюди».

   — А ты, Миша, — сказал вдруг Самойлов с рундука, — не гони вскачь: что потом делать будем, ежели сразу в карьер?

Компаньоны компаньонами, а зверя-то с умом бить надо. Бобр дорог, но и жизни людские не пустяки. Да и бобровая шкура тогда хороша, когда её не только добудут, но на торг привезут в целостности. Так-то, милок...

Олесов карту достал и расстелил на столе. Ладонями разгладил. Фонарь с крюка сняли, поставили на стол. Повеселее вроде стало. Головы склонились над столом.

Карта старая. На полях приписки разными почерками и чернилами разными. Может, людьми, которых и в живых-то нет. Здесь все беды капитанские: где и какие встретили течения, какие рифы заметили, приметы верные услышали, привязанные к местам. По карте, как по Библии, целые жизни прочесть можно.

Корявым пальцем Измайлов водил по карте: