Шёл старый еврей по Новому Арбату... - [33]

Заглянул в Интернет, обнаружил из воспоминаний, каков бывал в бою Михаил Андреевич Милорадович:

"Вот он, на прекрасной, прыгающей лошади, сидит свободно и весело. Лошадь оседлана богато: чепрак залит золотом, украшен орденскими звездами. Он сам одет щегольски, в блестящем генеральском мундире; на шее кресты (и сколько крестов!), на груди звезды, на шпаге горит крупный алмаз...

Он разъезжал на поле смерти, как в своем домашнем парке... Пули сшибали султан с его шляпы, ранили и били под ним лошадей, он не смущался; переменял лошадь, закуривал трубку, поправлял свои кресты и обвивал около шеи амарантовую шаль, которой концы живописно развевались по воздуху…

Французы называли его русским Баярдом; у нас, за удальство, немного щеголеватое, сравнивали с французским Мюратом. И он не уступал в храбрости обоим…"

Добавим к этому, что Пьер де Баярд – французский полководец начала шестнадцатого века, которого первым назвали "рыцарь без страха и упрека".

– Noblesse oblige, – сказал бы Вова Челюстной. – Благородство обязывает.

Он был холостым, неухоженным…

…наш гость из Москвы.

Жил как попало. Ел что придется. Зарабатывал, вроде, достаточно, но доходы утекали ручейком.

Сережа дружил с нашим сыном, еще с дачных времен – приютили у себя на неделю, не могли отказать.

После еды ложился на диван в выделенной ему комнате, оглядывал беленый потолок, светлую мебель, вздыхал от удовольствия – мы вздыхали за кампанию.

Было лето. У Тамары – каникулы. Баловала гостя разнообразным питанием, которое уплетал с завидным аппетитом, – не могли наглядеться.

Он был прозелитом, наш Сережа, категоричен и упрям, со стремлением обратить в свою веру. После завтрака уходил в Старый город, посещал святые христианские места, возвращался к вечеру, воодушевленный увиденным.

За ужином начинались разговоры.

– Перед вторым пришествием Иисуса, – говорил Сережа, – евреи обратятся в христианство.

– Все? – спрашивали.

– Все, – отвечал без колебаний.

– И мы?

Не хотел отвечать на прямой вопрос, говорил уклончиво:

– Исключений не будет…

В один из вечеров вернулся из города удрученный, подавленный.

Сидел молча за ужином.

Жевал без охоты.

Без интереса смотрел телевизор.

Спросили:

– Что случилось, Сережа?

Сказал:

– Был у Стены Плача. Смотрел на евреев, которые там молились. Долго смотрел…

– И что?

Выговорил через силу:

– Эти не обратятся…

Рушился мир, надежно выстроенный.

Утекала уверенность.

Ходил взад-вперед по коридору. Каменел на балконе, разглядывая город в отдалении. Вернулся в комнату, произнес неуверенно:

– Но чудо…

Подхватил, обрадованный:

– Случится чудо! И евреи обратятся в христианство.

С тем и уехал…

Теперь он женат, наш Сережа. У него дети.

Уют в доме. Еда на столе. Доходов, как всегда, не хватает, но это – беда общая, межпланетная.

Встретить бы его теперь.

Снова услышать:

– Перед вторым пришествием Иисуса евреи обратятся в христианство.

Ответить словами Бори Кугеля, героя моей книги:

– У нас еще первого пришествия не было.

Разъяснить по его примеру:

– Перейду в вашу веру‚ явлюсь в иной мир, сойдутся Кугели давних времен, обступят, покачают головами: "Что же ты‚ Боря?.." Обстоятельства‚ скажу‚ таковы. Удивятся Кугели: "Какие у вас обстоятельства? Обстоятельства были у нас. Это мы держались до последнего. Нам заколачивали гвозди в глаза. Ах‚ Боря‚ Боря!.."

8.

"Смерд Никитка, боярского сына Лупатова холоп"…

…с помощью "крыльчатого снаряда" совершил полет в присутствии царя Ивана Грозного и многих зевак.

Об этом сообщили в журнале "Знание для всех" за 1913 год, и приговор Никитке был таков: "Человек не птица, крыльев не имать… То не Божье дело, а от нечистой силы. За сие дружество с нечистой силой отрубить выдумщику голову. А выдумку, аки дьявольской помощью снаряженную, после божественной литургии огнем сжечь".

Душа моя, странница, 

Не здешнего мира ты,

К чему прилепляешься

И чем очаруешься?

Ты, птичка залетная,

Порхая по радостям,

Пришла в дебри страшные

Неведенья дикого…

Сказано так у Лескова, у Николая Семеновича.

Одним к небрежению, другим к размышлению.

Прочитал – и вспомнилось давнее, с отлетевших времен.

Звенел звонок. Заканчивалась перемена. Вставала в дверях "птичка залетная", учитель русской литературы.

Высокий. Худой. В отглаженном костюме с жилеткой. С запонками на рукавах накрахмаленной рубашки. С галстуком и прической на пробор. Застегнутый на все пуговицы, словно не допускал до себя чужеродное племя.

Старый – так нам виделось, недоросткам.

Был он не старый – старомодный, над которым хотелось поиздеваться. Но мы не издевались, потому что он нас не замечал.

Только повзрослев, понял, до чего ему было худо, учителю литературы.

Он входил в класс, как в гадюшник, свинюшник, в непотребное место "неведенья дикого", где предстояло потратить сорок пять минут жизни. Смотрели на него послевоенные огольцы раздельного обучения, грубо и опасливо проказливые, недополучившие еды, ласки, отцовского наставления, – отцов у многих забрала война.

Учитель рассказывал про Пушкина, Лермонтова, Гоголя, но кого это интересовало? Класс с нетерпением дожидался большой перемены, чтобы с гиканьем ринуться в буфет, где на тарелках лежали для каждого бублик и карамелька.