Шекспир и история - [34]

Я позабыл себя. Иль не король я?

Очнись, трусливый венценосец! Спишь ты?

Иль имя короля не то же значит,

Что двадцать тысяч воинских имен?..

Высокой славе нашей королевской

Лишь жалкий подданный грозит…

Любимцы наши — иль мы не велики?

Там же

Обратим внимание на настойчивое подчеркивание величия и могущества королевского имени, одного только имени и сана. В нем, по убеждению Ричарда, мистическая сила власти его носителя. Точно так же и Лир, отказавшись от всех реалий власти и оставив себе одно лишь королевское имя, тем не менее убежден сам и требует того же признания от других: «Я король, в каждой своей частице — король».

Этой чудодейственной силе носителя короны в идеале должен соответствовать его физический облик. Вот каким Гамлету видится этот идеал (олицетворявшийся его отцом):

…Как лицо прелестно это:

Лоб Зевса и Гипериона кудри,

Глаз Марса повелительный и строгий,

Стан вестника Меркурия, когда

Коснется он заоблачных вершин.

«Гамлет», III, 4

По принципу «соответствия и подобия» король то и дело сравнивается с солнцем, орлом, львом и т. д.

Вот, вот король сам, Ричард, появился:

Так красное разгневанное солнце

Из огненных восточных врат выходит…

И еще:

Он смотрит королем: его глаза

Огнем сверкают, словно взор орлиный,

Полны величия.

«Ричард II», III, 3

Естественно, что в данном случае блеск и величие королевского сана получили наглядное, физическое выражение. К этому присовокуплялся мотив патриархальный: король — отец, подданные — его дети. Идеальный король — олицетворение мудрости и всеведения, он чужд гордыни, по-отечески добр и справедлив.

Вот как обрисован «эталон» такого короля — Генрих V:

Послушайте, как судит он о вере, —

И в изумленье станете желать,

Чтобы король наш сделался прелатом.

Заговорит ли о делах правленья, —

Вы скажете, что в этом он знаток.

Войны ль коснется, будете внимать

Вы грому битвы в музыкальных фразах.

Затроньте с ним политики предмет, —

И узел гордиев быстрей подвязки

Развяжет он…

…………………….

Непостижимо, где обрел он мудрость.

«Генрих V», I, 1

Наконец, король — источник закона и не подлежит суду земных властей, над ним лишь бог судья. Если король порочен, если он тиран, то и в этом случае не подданным его судить, их долг — послушание. Это провидению угодно ставить над народом таких королей — в наказание за грехи его. Короли отчитываются на небесах.

Об этом говорит герцогине Глостерской герцог Гант (в ответ на призыв отомстить Ричарду II за смерть герцога Глостера):

То божье дело: заместитель бога,

Наместник и помазанник его —

Виновник этой смерти; за неправду

Пусть небо мстит; я ж дерзостную руку

Поднять не смею на его слугу.

«Ричард II», I, 2

О том же напоминает подданным Ричарда II епископ Карлейль:

Как может подданный судить монарха?

А подданные Ричарда — все вы.

Не выслушав, и вора не осудят,

Хотя бы он был явно виноват.

А божьего величия подобье,

Правитель, вождь, наместник, им избранный,

Помазанный, венчанный, полновластный,

Судим ли будет подданным и низшим?..

Там же, IV, I

Таков отражавший торжество абсолютизма миф королевской власти, усиленно внедрявшийся тюдоровскими публицистами и англиканской церковью в общественное сознание и нашедший столь яркое поэтическое выражение в театре Шекспира, миф, который идеологи абсолютизма хотели бы превратить в «общенародный» культ королевской власти. Но если король — глава, то каково «политическое тело» — гражданское общество? Как функционирует оно под властью главы?

Приложение идеи «цепи бытия» к делам человеческим неизбежно приводило к апологии сословного строя как наиболее «естественной» формы общественной организации.^{76} Гражданское общество может быть упорядочено только путем соподчинения «призваний». Точно так же как отдельные элементы не могут быть смешаны иначе, как в неравных пропорциях и при различной температуре, гражданские общества могут быть сохранены и управляемы лишь при соблюдении определенного неравенства. На вопрос о происхождении сословного строя современники Шекспира отвечали по-разному. Ссылались на различные способности людей, на заслуги, потребности государства и т. п., но чаще всего — на божественное провидение, всеобщность принципа неравенства, наконец, на «общественный договор». Нетрудно заметить, что все это — суждения защитников господствовавшего в тюдоровской Англии строя. Именно они формировали стереотип эпохи.

В 1509 г. приближенный покойного Генриха VII — Томас Дадли, оказавшись при его преемнике в каземате Тауэра, написал памфлет под названием «Древо государства». Стремясь заслужить «милосердие» Генриха VIII, Дадли создал апологию абсолютной монархии. В ней сословный строй Англии аллегорически изображен следующим образом. Государство — это большое и могучее древо, питающееся пятью корнями и приносящее пять плодов. Корни олицетворяют абстрактные добродетели: любовь к богу, справедливость, верность, согласие и мир. От первого корня произрастает плод, вкушаемый всеми сословиями. Второй плод (из корня справедливости) — почетное достоинство, он предназначен для короля; третий плод (из корня верности) — процветание, его вкушает дворянство; плод, произрастающий из четвертого корня (согласия), — полезное спокойствие, он предназначен общинам; пятый плод (из корня мира) — добрый пример, предназначен духовенству.