Щорс - [29]

После октябрьского переворота в Петрограде Рада объявила независимость Украинской народной республики. Военными делами в генеральном секретариате — исполнительном органе Рады — ведает Симон Петлюра.

— Ох, раздует кадило этот Петруля, чую, — мрачно пошутил дядя Казя. — В народе так величают его. Круто взяла Рада. Съякшалась с французами. До двухсот миллионов франков гребанула заем. А все из-за чего? Не прекращать военных действий против австрийцев и немцев по своим границам. В пику Советской России.

— Какими ж такими силами?

— Старые части еще стоят на линии. Штыки в землю ткнули не — все, как наш Кость. Но что она делает, Рада! Пропускает контрреволюционные казачьи полки на Дон. Атаман Каледин собирает против Советов силу. Спелись с Петлюрой. Зато революционные отряды красногвардейцев, рабочих Питера и Москвы, правящихся через Украину на Каледина, Рада задерживает. Нет, нет, столкнут нынешние правители нас с Советской Россией в братоубийственную бойню. Как пить дать столкнут.

— Не пойму, чья власть в Сновске сейчас? — спросил Николай, растревоженный новостями. — Матросы какие-то вышагивают на вокзале.

— С матросами смех тут, — оживился Казимир, переворачиваясь на пружинах. — Вот с неделю назад… Подкатили в теплушке. Ни вашим, ни нашим. Сами по себе. Зато синежупанники Петлюры носа не кажут. А власть есть — Совет рабочих депутатов. Председательствует Михайловский, Михаил Иванович. Связь с Гомелем давняя, ты должен помнить. Там Советская власть прочная. Давай засыпай, свет вон в ставнях.

Повозившись, сквозь зевоту обронил:

— Не протянет долго Рада…

Слова дяди оказались пророческими.

После рождества нагрянули в поселок гайдамаки. Явились со стороны Бахмача железной дорогой. Засинели их жупаны по ближним от вокзала улицам, засыпанным свежим снегом; на диво мирно вели себя, держались кучно, возле теплушек. На площадке в конце состава угадывалось под брезентом орудие; знатоки утверждают — трехдюймовое.

Необычное поведение синежупанников насторожило и обеспокоило ревком. К концу дня их тайные намерения полностью раскрылись. Из Гомеля по своим каналам Михайловский получил сообщение, что оттуда выходит вооруженный отряд; составы проследуют на Бахмач. Их, путейцев, предупреждают, чтобы глаз не спускали с железного моста через Снов. А вскоре в депо вбежал один из членов Совета, Пепик, с новостью: гайдамаки намереваются взорвать мост.

Всю ночь бодрствовали деповские. У стрелок, у моста держали усиленный караул; не теряли из виду и пыхтевший паровоз гайдамаков, занявший с утра главную ветку. К свету в самом деле паровоз прибавил пару, ожили и теплушки.

Состав из станции не выпустили. К дружной стрельбе деповских подключились фронтовики с ближних улиц, у кого имелась винтовка; отчаянно палили из маузеров и матросы, сбежавшиеся на шум. Обнаружив огненный заслон, гайдамаки, отстреливаясь, так задом и выкатились; орудие даже не расчехлили. Помогли ко времени пущенные кем-то слухи: из Гомеля, мол, прибыл бронепоезд, остановился перед мостом. Потом у Табельчуков об этом бое со смехом рассказывал Костя, тоже шатавшийся туда.

К вечеру следующего дня из Гомеля подошел первый эшелон, набитый вооруженными солдатами, без погон и кокард на смушковых папахах. Революционный отряд вел бородатый латыш, Рейнгольд Берзин; в него входили два пехотных полка и рабочие-красногвардейцы из Минска. Берзин — член Военно-революционного комитета 2-й армии Западного фронта. Незадолго до того они заняли в Могилеве ставку; вместо генерала Духонина, временщика, Советское правительство на пост верховного командующего назначило прапорщика Крыленко. Теперь Берзин спешил на подмогу революционным украинским войскам в борьбе с петлюровцами.

Вскоре провода доставили радостную весть — в Киеве взвился красный флаг. Рада бежала в Житомир. К концу января почти на всей Украине была установлена Советская власть. Кровь не пролилась меж украинским и русским народами, как того жаждали местные буржуазные националисты.

Сновский Совет, наскучав в подполье, размахнулся широко. Возни и хлопот требовали школа, больница, народный дом, лавки, пекарни. Нашлось дело и вновь введенной милиции. Николай одним из первых ощутил на себе ее присутствие в поселке.

Среди ночи вбежал к Табельчукам Константин. Без шапки, без шинели, с ремнем в руках, раскрасневшийся на морозе, не отдышавшись, выпалил с порога:

— За тобой, Николай… Из милиции! Трое с винтовками. Как царского офицера… Сказал им, ты где-то у дружков задержался. Детвора гам просыпается, могут указать…

— Что за чертовщина! — возмутился Казимир Михайлович, сбрасывая ногами на пол одеяло. — К Михайловскому пойду. Как офицера, говоришь? Идиотство! Гм, офицера нашли… Тебя-то почему не взяли?

— Черт их знает, — растерянно пожал плечами Константин.

— Ну да, ты же бегал с ними в ту ночь… Пугал гайдамаков. А Николаю, может… В постели вон валяется, с горячим утюгом у лап. Порошки глотает, чтоб кровь унять из горла.

— Успокойся, дядя Казя, — холодно сказал Николай. — Явное недоразумение. Сейчас выясним… Костя что-то путает.

Константин, мотая головой, так и вцепился в дверные косяки. Он понял намерения брата.