Щепкин - [2]

Да, затерявшееся эхо отзвучавших эпох уходит во вселенную, растворяясь в ее бесконечности. Но жизнь человека, результаты дел его не исчезают бесследно, продолжают жить в других, в новом времени, в звучании новых голосов. Не воскресить уже в доподлинности сценические образы, созданные некогда актером, не повторить его интонации, но отголоски их, если хорошо вслушаться, можно узнать в голосах последователей и учеников, в документах эпохи, в воспоминаниях современников или его собственных, и, наконец, преданиях, также дополняющих портрет художника совершенно особыми по колориту красками.

Все это необходимо, видимо, свести воедино, чтобы увидеть свет той далекой звезды, которая все еще посылает нам свои сигналы, услышать эхо прокатавшегося по небосклону грома и насладиться его таинственным звучанием. В этом путешествии в прошлое нам готовы прийти на помощь и сам артист, и те, кто был рядом с ним, видел его в быту, на сцене, в общении — великие писатели, артисты, критики и ученые, композиторы и художники, — с кем связан высочайший взлет, золотой век русской культуры XIX столетия.

ЭТОГО ДНЯ Я НИКОГДА НЕ ЗАБУДУ…»

По счастию, случай, который баловал меня в течение целой жизни… и в настоящее время помог мне…

М. С. Щепкин

В утешение и на радость…

Доподлинно известно, что первые строки «Записок актера Щепкина» вписаны в тетрадь не им самим, а ни больше ни меньше — самим Александром Сергеевичем Пушкиным. Произошло это уже менее чем за год до смерти поэта в одну из их встреч, после того как, наслушавшись о веселых и грустных (больше грустных, порой до слез, до боли сердечной) случаях из жизни артиста и людей «того века», Александр Сергеевич принялся убеждать Щепкина переложить на бумагу все то, о чем он так трогательно рассказывал, как и многое из того, что оставалось невысказанным. Ну а что рассказ должен получиться увлекательным и в меру поучительным, вызвать к себе живой интерес и внимание многих, сомнений не было. Тому зароком могла служить сама жизнь Михаила Семеновича, наполненная драматическими и прелюбопытнейшими историями, а также острый взгляд его, способность выразить увиденное и пережитое метким, сочным словом.

Пушкин был одержим тогда идеей создания своего рода литературного памятника замечательным людям России, сооруженного пером самих героев. Всякое время рождало великих людей Отечества, дела которых, как и память о них, во много раз переживали их творцов. Но потомкам оставались от их реальных дел порою лишь скупые отрывочные сведения или же легенды, в которые можно было верить, как в равной степени и усомниться. Поэт же хотел, чтобы через века звучал собственный голос каждого мастера во всей своей доподлинности и чистоте. Поэтому с такой настойчивостью и верой в праведность задуманного дела убеждал своих современников, в ком видел личности, выходящие за пределы обыкновенности, непременно вести личные записи, дневники, жизнеописания, в которых бы запечатлелись время, события, люди. Среди первых, к кому обратился Пушкин с подобными предложениями, были герой Отечественной войны 1812 года, поэт Денис Давыдов и артист Московского Императорского Малого театра Михаил Щепкин.

Пушкин понимал, как не легко сделать первые шаги на литературном поприще, тем более человеку, привыкшему до того веселить или печалить публику волшебством звучащего, а не печатного слова, а потому, чтобы сдвинуть дело с мертвой точки и усадить артиста за письменный стол, сам взял в руки перо, озаглавил сей труд — «Записки актера Щепкина» и начертал от имени автора: «Я родился в Курской губернии Обоянского уезда в селе Красном, что на речке Пенке…»

Так Первый поэт России вдохновил Первого артиста Отечественного театра на ведение «Записок». Правда, скажем наперед, брался Михаил Семенович за них без большой охоты, позволяя себе длительные перерывы и возможность сомневаться: а стоит ли продолжать это дело? А дело оказалось хлопотное и вовсе непростое. Щепкин признавался: «Для меня писать — страшная работа». И если друзья сильно напирали, добавлял: «Писать не могу, вы сами видите, что я не мастер этого дела». Зря грешил на себя. Даже то немногое, что осталось от написанного им, включая письма, свидетельствует о литературных способностях артиста, а главное — о его незаурядном даре видеть больше того, что открывается другим. Именно этим «Записки» сразу привлекли пристальное внимание современников. Среди ее первых читателей, как и слушателей неповторимых устных рассказов Щепкина, были Гоголь и Тургенев, Белинский и Герцен, Аксаков и Панаев, Некрасов и Шевченко и, наконец, Достоевский и молодой Толстой. Со многими из них Михаил Семенович был близко знаком и дружен. Их одобрительные отзывы о его литературном дебюте вселяли уверенность и вновь возвращали его к письменному столу. Впрочем, как оказывалось, всякий раз ненадолго, пока и вовсе не оставил этого отнимающего много времени и сил занятия, успев описать лишь некоторые эпизоды из детства и актерской жизни в провинции, едва дотянув повествование до времени переезда в Москву и вступления в труппу столичного театра. Причиной тому была, конечно же, не леность актера и не «ужас» перед «страшной работой», а его занятость в театре, предельная заполненность каждого дня работой, уроками с учениками, семейными заботами, частыми гастролями и своими поездками по российским городам. Было и еще одно препятствие, которое охлаждало его писательский энтузиазм. Это невозможность в условиях цензурного надзора и жестких полицейских репрессий высказываться откровенно, говорить то, что он позволял себе в узком кругу друзей. А говорить правду — это было его кредо, тем принципом, который оправдывал его стремление записать виденное, услышанное и пережитое. «Мои записки будут иметь одно достоинство, — предупреждал автор своих будущих читателей, — истину. Я ничего не солгу, а записываю только то, что было в действительности». Уже позднее, когда Щепкин убедился в том, что правда труднее всего пробивается к читателю, встречая на пути своем массу препон, он с досадой скажет: «Мне нельзя написать полных моих записок, или по крайней мере они не только не могут быть изданы при моей жизни, но разве только спустя после моей смерти; много в них найдется такого, что нельзя напечатать».