Щенки Земли - [37]

– Если она вполне подходила Вагнеру, то должна подойти и нам, – сказал я, готовый вы­разить признательность каким угодно союзникам. – Иллюзия – вот наш козырь. Людям нра­вится, когда их дурачат. Кроме того, если у нас не будет большого, хорошо размалеванного задника, как мы спровадим всех за ворота? Это искусство не ради искусства, оно – ради нас.

– Филистер! – проворчал Плуто. – Пусть этот вечер будет твоим, но если бы мы стави­ли спектакль не в провинции…

– Как только мы попадем на Лебединое озеро, я умою руки. Но для нынешнего вечера нам придется посуетиться. Кли, засади дам за шитье костюмов и отрепетируй постановку номеров. Помни, сексуальность – это все. Ею должна быть заполнена масса времени, так что не показывай им ничего, пока не заревут, а потом покажи только половину. Палмино, вам придется соорудить загон и организовать исход. О стиле особенно не беспокойтесь, но поза­ботьтесь, чтобы задник был совершенно непрозрачным. Плуто, ты уже можешь помогать Святому Бернару разучивать роль.

– Но она еще не написана.

– Поздно, слишком поздно. Дай ее ему сейчас же, а напишешь по возвращении на Ле­бединое озеро. Именно так работал Шекспир. Что касается меня, то придется дотемна как минимум убеждать Фрэнгла, что «Салями» обеспечит решение всех его моральных проблем.

– Не Салями, – запротестовал Плуто, – Саломея!

– Салями, – ответил я строго. – Не забывай, сейчас ты в Голливуде.

– Салями? – переспросил капитан Фрэнгл, смущенно подкручивая ус. – По-моему… так сказать, говоря неофициально, думаю, это могло бы быть очень, э-э, превосходно… подхо­дящее слово? Библия и все такое, да – но тем не менее.

– Тем не менее, капитан?

– Тем не менее. Мужчины, вы понимаете. Мужчины грубого сорта, если так можно вы­разиться. Не то что я не рад иметь с ними дело. Как бы это сказать… малокультурные? Да я и сам, вы понимаете. Я всегда воображал себя интеллектуалом, вы знаете, но тем не менее.

– О, что касается мужчин, могу заверить вас, что в этой постановке не будет ничего возвышенно-далекого, оторванного от жизни. Вы знаете, конечно, историю Салями?

– Конечно. То есть надо сказать… Не напомните ли вы мне?

– Охотно.

И я поведал ему эту историю более или менее в том виде, как она, нарисована Матфеем и Марком, Уайльдом и Хофманшталем, и конечно же, в фильме Риты Хэйворт, так вдохновившем Плуто. Слава Небесам за фильмотеку питомника Шредер! Правда, Плуто несколько изменил традиционную трактовку этой истории в интересах более грубой… непосредственности.

– И все это в Библии? – спросил Фрэнгл, внимательно слушавший меня до самого конца.

– Именно так, как я рассказал.

– И они собираются показать все это на сцене – прямо здесь?

– Как мне дали понять, пятьсот или даже больше самых красивых ведьм этой исправи­тельной тюрьмы репетируют роли гаремных рабынь. Сама же Салями так целомудренно не­порочна, что словами не описать.

– Это может оказаться весьма стоящим опытом. А, майор? Я всегда придерживался мнения, что религиозное воспитание – основа морального духа любой армии. Не Наполеон ли сказал, что армией движет ее дух? Слишком многие военачальники наших дней позволя­ют вопросам духовного здоровья отправляться ко всем чертям.

– Я никогда не относил вас к их числу, капитан Фрэнгл.

Фрэнгл улыбнулся и поправил один ус так, чтобы он выражал скромнейшее самоудов­летворение, второй сам собой заявлял о похотливом ожидании.

– Когда начинается веселье?

– В девять тридцать, капитан. Ровно в девять тридцать.

Ровно в девять сорок пять занавес поднялся, и сто четырнадцать охранников плюс три офицера репатриационного центра Сен-Клу как один затаили дыхание, не в силах оторвать взгляда от дворца Ирода в Галилее, ярко освещенного четырьмя прожекторами, которые бы­ли сняты со сторожевых вышек тюрьмы. Задник представлял бесконечную перспективу ви­тых колонн и готических сводов, позолоченных кариатид и мраморных пилонов, ниш, кар­низов и сводчатых окон, за которыми открывались еще большие просторы Вавилона, – со­вместное творение двухсот с лишним любимцев. Композиция в целом свободно перетекала из одного стиля в другой, от Пуссена до Кирико и далее к Констеблю, так же естественно, как весенний ручей, радостно журча, стремит свои воды по усыпанному галькой руслу. Каж­дый квадратный сантиметр этой фрески поблескивал отраженным светом, точно драгоцен­ный камень, – краска еще окончательно не высохла и была липкой.

Оркестр грянул увертюру – наскоро сделанную обработку «Сказок венского леса»; вальс и без обработки звучал на восточный манер благодаря нашим инструментам: водопро­водные трубы и водяные ксилофоны, тимпаны из консервных банок, а группа струнных – колючая проволока и пружины от кроватей.

Когда эффект великолепия, открывшегося с подъемом занавеса, начал тускнеть, Плуто в одеянии жреца с длинной седой бородой вышел на середину сцены и стал декламировать своим самым нравоучительным тоном:

– И вот!

И вот шеренги жен и наложниц Ирода общей численностью в тысячу человек справа и слева потекли на сцену. Они заполнили не только большую часть сцены, но и двор царского дворца. Не одному Соломону при всей его славе иметь их столько!