Шантаж - [22]

— Мой серенький, — сказала она, — нам очень весело вместе, но с тобой у малышки Жижи нет никакого будущего.

Кастора это убедило, но он с трагическим видом ответил:

— А есть ли будущее у меня?

Тогда он еще в этом сомневался.

— Ты будешь королем, — сказала Жижи. — Мне об этом поведала гадалка. Он будет королем, а вы не будете королевой, сообщила она мне не далее, как вчера.

Кастор не верил ни гадалкам, ни прорицателям. Но в тот смутный период такое предсказание развеселило его. Жижи сказала также, что ему следует опасаться блондинов с голубыми глазами, что она его никогда не забудет и навсегда останется его подружкой. Может на нее рассчитывать!

Спустя три года в фонд его партии для проведения избирательной кампании по выборам президента, начатой Кастором, поступил чек на крупную сумму. На карточке, сопровождавшей чек, значилась фамилия богатых бельгийских промышленников, а под нею стояло: Жижи.

В тот момент Кастору было не до нее. Но, когда после победы казначей представил ему для подписи благодарственное письмо, он решил было сделать приписку от руки, но затем опомнился и, как всегда, полный подозрений, потребовал досье на особу-дарительницу.

При этом не выявилось ничего сомнительного. Жижи ускорила конец известного богача, прибегнув к некоторым очаровательным излишествам. Он вовремя женился на ней, чтобы посмертно отблагодарить. Теперь она ловко вела свои дела, имея, к вящему неудовольствию Кастора, большие интересы за пределами Франции. Поступок Жижи заслуживал благодарности. Он пригласил ее на обед. Она не изменилась.

Одетая в черное, с волосами под меховой шапочкой, она походит на Нефертити, справляющую траур по Эхнатону, подумал Кастор, глядя на ее профиль, пока она осваивалась в салоне.

— Тебя теперь следует встречать реверансом? — спросила Жижи.

— Да нет же. Только не реверанс.

— Тогда я тебя чмокну.

Не было ничего необычного в том, что Жижи стала частой сотрапезницей на интимных и частных просмотрах, организуемых в маленьком зале Елисейского дворца. В глазах президента эта женщина обладала редким достоинством — верностью. Ради него она могла броситься в огонь. У него было немало союзников, с которыми были пережиты непростые времена, но все они ненавидели друг друга, состязались в праве на его внимание. Совсем другое с Жижи. Она была неизменно естественной, счастливой и смешной, то есть проявляла эти качества именно в той области, в которой ни один его верноподданный не мог с ней состязаться. Располагая правом на откровенность, она никогда не использовала его в разговоре с боготворимым Кастором.

Ни бельгийское состояние, ни картина Брейгеля в спальне, ни молодой философ, пользовавшийся ее благосклонностью и из любви к которому она финансировала заумный журнал, никогда не влияли ни на ее хорошее настроение, ни на умение выглядеть скромной, когда речь шла о вещах, недоступных ее пониманию. Таким образом, всякий раз, когда у Кастора было свободное время, он, не стесняясь, напрашивался к ней в гости, зная заранее, что его хорошо покормят в приятной компании и он отдохнет душой.

В это воскресенье Жижи как раз подавала кофе, когда звонок генерального секретаря вырвал его из состояния расслабленности и покоя. Кастор удалился в библиотеку, находившуюся в распоряжении молодого философа, чтобы спокойно поговорить по телефону. Он вышел оттуда минут через двадцать. В Елисейском дворце дежурному было приказано срочно разыскать тех министров, с которыми президент намерен был провести совещание.

Кастор охватил взглядом изящную группу, состоящую из Жижи и двух ее подруг, расположившихся около камина, в котором горел яркий огонь, молодую пару, сидевшую на диване и державшуюся за руки, розовую блузку горничной, уносившей серебряные блюда, букет цветов, на английский манер поставленный в центре стола. Боже, как все это хрупко! И как легко может быть разрушено!..

Жижи повернула голову, заметила его. Он знаком подозвал ее.

— Мне надо вернуться. Береги себя, малышка.

Она хотела проводить его до машины, но он решительно отказался.

От каких бед он хотел ее предостеречь? Он не сказал. От жестокостей мира, который снова где-то стал бушевать и который ему в числе прочих надлежало усмирить.

Спустя две недели личный секретарь Кастора получила на свое имя машинописное письмо, в котором президенту советовали послушать на другой день периферийную станцию между десятью и десятью тридцатью утра.

В Елисейский дворец ежедневно поступали самые невероятные письма. Они распечатывались, классифицировались, анализировались секретаршей, которая должна была на них отвечать. Подчас, в особо острые периоды, президент получал обзор писем, с которыми его считали нужным познакомить. Но это письмо, адресованное прямо секретарше, не подверглось обычной процедуре.

Ее имя не было известно публике. И она была заинтригована. Сказать президенту? Но ведь ему говорят лишь то, что он желает услышать, все лишнее вызывает у него раздражение. Поскольку же в указанное время он должен был открывать выставку в Большом дворце, она воспользовалась этим, чтобы спокойно послушать самой эту передачу, которая называлась «Свидание в Венеции».