Вскакиваю. Лёха смотрит на меня с любопытством.
— Куда?
— К нему!
И то ли радость во мне клокочет, то ли бешенство.
— Не спеши, — бурчит он. — Давай-ка попрошу ребят номера пробить. На всякий случай…
* * *
Я гнал «мазду», рискуя влететь в ДТП и мысленно нанося Петечке одно телесное повреждение за другим.
Да всё совпадает, всё! Во-первых, он тоже был на встрече одноклассников. Во-вторых, вполне мог проследить, куда мы с Томкой направились в обнимку. Вот только скрытая камера… Как ему, гаду, удалось её установить?
Ну вот, значит, удалось как-то…
И ведь всегда был такой! Помню, перевели его к нам в пятый «бэ», так он с чего начал? Принёс в школу спичечный коробок с театральный гримом (у отца позаимствовал) — и мы, как дураки, щеголяли весь день с фингалом под правым глазом!
Сколько раз ему собирались рыло начистить за его проказы — как-то вот уберёгся…
Припарковываю машину у скверика, что напротив Петькиного дома, набираю номер.
— Петя, — говорю я с натужной приветливостью, и всё равно, боюсь, голос мой звучит несколько зловеще. — Здравствуй, Петя…
— Антошка! — восклицает он в полном восторге. — Слушай, Антошка! Со мной тут удивительный случай произошёл! Представляешь? Меня сенегальцы в баре побили! Нет, ты прикинь! Сенегальцы! Ладно бы ещё нумибийцы! А то…
Вполне солидарен с сенегальцами.
— Петя, — цежу я. — Нам надо встретиться.
— Прямо сейчас?
— Прямо сейчас!
— Н-ну… видишь ли… — Голос его нисходит на рокочущие солидные низы (было время, работал Петя чтецом-декламатором в городской филармонии). — Я-а… сам понимаешь, я бы рад, но… потрясён событием… Нервное расстройство… Нет, ну ладно бы, я понимаю, конголезцы…
— Сто грамм коньяка? — угрожающе осведомляюсь я.
— Армянского, — строго уточняет он.
Ладно, будет тебе коньяк! Дай только из дому выманить… Мы уговариваемся с ним о месте встречи, однако, стоит отключиться, следует ещё один звонок.
— Не, — с сожалением сообщает Лёха Мыльный. — Не он. Не Петька… Это тебя кто-то другой разводит.
Сказать, что я ошеломлён, — ничего не сказать. Рушится всё: от окрепшей было надежды до любовно выстроенного образа врага.
— Точно?
— Да точно, точно…
— А если не разводит?.. — охрипнув, спрашиваю я.
В ответ — циничный ментовский смешок:
— Тогда кончай кобениться и завязывай с войной в Сирии…
* * *
И здесь наврал! Конечно, никакие сенегальцы ни в каком баре его не били — разве что чуть-чуть. Незапятнанно белый пиджак, благородная бледность лица, под глазами, правда, синеватые тени, но ни в коем случае не синяки.
Выясняется, впрочем, что драка была полтора месяца назад — вспомнилась просто.
Мы располагаемся за столиком в уголке летнего кафе, я заказываю обещанные сто граммов армянского коньяка и ввожу в курс дела. А сам не спускаю с него глаз: вдруг проколется…
Такое впечатление, что Петя растерян. Начисто забыв о своих межнациональных распрях, с озадаченным видом изучает он фотографии и переписку с шантажистами.
— Слушай, куда мир катится?! — возмущённо вопрошает он. — Вот, скажем, отправил я тебе лет десять назад срочную телеграмму… из Мордовии… в два часа ночи… с доставкой…
Было дело. Наизусть я тогда эту телеграмму затвердил. «ЗАПЧАСТИ ВЫСЫЛАЮ КУРИТЬ БРОСИЛ СТЕПАН».
— Жёстко, — кается Петя. — Согласен, жёстко. Но чтобы так… — Он снова всматривается в компромат — и лицо его стареет.
— Тоже считаешь, прикол?
— А кто ещё?
— В смысле?
— Кто ещё так считает?
— Лёха.
Петя задумчиво доцеживает коньяк.
— Нет, — сокрушённо изрекает он. — Не понимаю я нынешнего юмора… Грань утрачена! Ну вот какая, скажи, разница: всерьёз тебе жизнь сломают или по приколу?
— Сам-то как полагаешь?
Петя рассеянно заглядывает в опустевший фужер. Заказываю ещё.
— Одно из двух, — говорит он. — Срок истекает. И либо ты получаешь смайлик с каким-нибудь «хи-хи», либо…
Замолчал. Задумался.
— Ну?! Что либо?!
— Либо фотографии пересылаются тестю.
— Зачем?!
— А так… Чтоб смешнее было…
Его перебивает телефон.
— Это тебе, — сообщает Петя.
«У вас остаётся двадцать один час».
Приносят коньяк.
— А сам бы ты как на моём месте поступил?
Петя вздёргивает брови, его удлинённое породистое лицо принимает мечтательное выражение.
— Терять нечего? — живо спрашивает он.
— Боюсь, что да…
— Ну так чем сидеть и часы считать… Закатился бы в ресторан… с лучшим другом… попьянствовали бы… А вечером — к Томке… на всю ночь…
И летнее кафе словно бы взрывается перед глазами.
— Томка… — сипло выговариваю я, прозревая. — Это Томка…
* * *
— Ка-кой ужас! — вскрикивает она, и видно, что не притворяется. — Они нарочно с этой точки снимали! Бож-же… На боках — складки… А рожа-то, рожа!..
Вот ведь беда какая — складки на боках! Да и о чём ещё беспокоиться, если ты третий год как в разводе? Тебе сколько лет, дура? Конечно, складки — когда принимаешь коленно-локтевую позицию!
Однако, получается, и Томка тоже не имеет отношения к шантажу… Мог бы, кстати, и раньше сообразить. Даже если вдруг снова захотела замуж… На кой я ей сдался — без денег, без работы, без «мазды»?
Томка мечется по комнате — чистая фурия: встрёпанные чёрные волосы, тушь поплыла, помада — тоже. Ищет, о которую стену разбить мой телефон. Тот издаёт жалобный предсмертный вскрик. Видя такое дело, отбираю, прячу. На экран не гляжу. Сам знаю, сколько ещё часов у меня остаётся. Двадцать ровно.
