Шанс для динозавра - [8]

– Налей.

Гама поискал под собой, добыл две глиняные кружки, протер их обода рукавом, со стуком водрузил на стол и плеснул в обе.

– А сыр я весь съел, извини. Есть лепешки, только черствые. И комбикорм из синтезатора.

– Я не голоден. – Барини поднял кружку. Принюхался: пахло неплохо. – Ну… светлая память «Пилигриму». Хороший был корабль.

– Не мог же он вечно болтаться на орбите, – промолвил Гама. Будто извинялся.

Выпили.

Да, подумал Барини, теперь у местных не будет над головой Летящей звезды. Или дьявольской звезды. А может, ангельской. Имперская церковь так и не успела выработать свое окончательное отношение к ней. Многих она пугала, многих притягивала, а удивляла всех, даже самых тупых. Даже крестьян, если те в своих каторжных буднях могли иногда взглянуть, пусть случайно, на звездное небо. А в городах, оплотах вольнодумства, ее в последние годы стали называть звездой Влюбленных.

Кончилась звезда. Упала и сгорела. То, что уцелело, рассыпалось дождем оплавленных обломков неведомо где. И очень хорошо, что далеко от густонаселенной части планеты. Пройдут века, прежде чем аборигены узнают, что такое радиоактивное заражение местности. Или даже тысячелетия, если все пойдет по плану.

– Я тебе книг принес, – сказал Барини, указав глазами на мешок.

– Что-то интересное? – Гама немного оживился.

– Да как сказать… «Опыты сомнения» Пурсала Ар-Магорского, три трактата по медицине и алхимии, одна из них пера знаменитого Фратти, вторая книга «Размышлений о феноменах натуры» Тахти Марбакауского, «Новейшие наставления по тактике осады и обороны крепостей» маршала Глагра… кажется, больше ничего интересного. И еще пуда два богословских трактатов.

– Это для тебя они неинтересны, – уточнил Гама, – а мне как раз по специальности. Я потом посмотрю. Очень тебе признателен.

Князь пожал плечами. В прежние годы Гама рысцой кинулся бы к книгам. Теперь – сидит, потягивая сливянку. Обленился?

Нет. Устал. За двадцать лет немудрено устать. Ожидание – тяжкий труд.

И можно ждать и ждать, ждать и ждать, вымотать себя до предела нескончаемым ожиданием начала – и так и не начать.

Смешно до слез. Ну так посмейтесь же, люди, над слезами! Над слезами бестолковых робких глупцов! И над самими глупцами, конечно, – они того стоят!

– Одна из этих богословских книг, – веско сказал Барини, – напечатана типографским способом.

Глаза святого человека округлились, как у совы.

– Ну? – сказал он с испугом и восхищением. – Где?

– В Ар-Магоре. Первый и пока единственный печатный станок. Кстати, качество печати очень приличное. Показать?

– И так верю… Погоди… Это не Отто?

Барини грузно заворочался, но ничего не уловил – ни звука шагов, ни какого-либо индикатора, возвещавшего о прибытии славного парня Отто, самого ужасного существа для трех четвертей населения этой планеты. И тем не менее через минуту из глубины пещеры возник Отто – средний рост, легкий крадущийся шаг, орлиный нос на смуглом лице, мефистофельская бородка… В прежние времена местный люд намыслил себе совершенно иного дьявола – отвратительным хрякоподобным уродом изображался он на храмовых фресках, и какой-нибудь святой непременно попирал его ногой и пронзал либо расчленял тем или иным оружием. За двадцать лет деятельность Отто в роли нечистого изменила образ врага рода человеческого в представлении как попов, так и мирян: теперь он был худ, жилист, имел загнутый крючком нос, козлиную бородку и стал, конечно, еще более опасен. Да так, в общем, и было.

Двадцать лет назад при распределении ролей Отто совсем не хотел себе такой работы: «Ну какой из меня дьявол? Рехнулись, что ли?» Потом, кажется, начал находить удовольствие в новом амплуа. Потом привык.

– Силам Света – мое почтение! – отвесил он шутовской поклон.

– Как ты? – спросил Барини.

– Как обычно, – ухмыльнулся Отто. – Что с дьяволом станется? Он вечен. Пугаю обывателей, гоняю дур, мечтающих сделаться ведьмами, организую грозные знамения, порчу скотину, насылаю мор, глумлюсь над благочестием мирных поселян, воняю серой… – Он всхохотнул.

А похож… Немецкие корни и смуглая кожа, доставшаяся в наследство от матери-турчанки, – кому же еще быть дьяволом? И наплевать на то, что в мифологии аборигенов нечистый совершенно не походил на Мефистофеля. Аборигены тоже привыкнут. Они уже привыкли.

– А если не дура, а умная захочет стать ведьмой?

– От таких я сам бегу, – сказал Отто, чуть-чуть запнувшись. («Ага», – подумал Барини.) – Да! В пределах твоего Унгана не появляюсь, как договорились. За исключением сам знаешь каких случаев.

– Попробовал бы ты…

– А что? – Дьявол преобразился, в темных глазах мелькнуло любопытство. – Собьешь? У тебя уже есть зенитные бомбарды?

– Понадобятся – сделаем, не велика премудрость. Шутник.

– Что это у вас? – спросил Отто, поводя носом. – Никак тризна по сгоревшему «Пилигриму»?

– Видел? – спросил Гама.

– Видел и проводил до места падения. Что не сгорело, то свалилось в океан. Меньше заботы.

Он тоже подкатил к столу чурбачок, сел и стал глотать вино прямо из кувшина.

– Э-эй! – потянулся к нему Гама.

Барини молча отстранил его руку. Пусть нечистый промочит горло. Тризна так тризна. Отто ни за что не признается, как ему тошно, для этого он слишком хорошо вошел в роль. Да и никто не признается, никто не станет произносить ненужных слов. Однако каждому ясно: сегодня перейден некий водораздел.