Шанхайский цирк Квина - [61]
Нефть или газ? спросил охранник.
Газ, отвечал Кикути-Лотман. Заключи эту сделку через наши банки в Женеве и Цюрихе. Продай права на наши оффшорные компании в Африке, заключи сделку с премией на бразильские джунгли. Взыщи дополнительные восемь процентов со всех кораблей, стоящих на якоре в Средиземном море. Заложи основы туриндустрии на Каспии, в Иране, сделай упор на быстроходные катера, закусочные бары и быстрое обслуживание. Назначь забастовку финских шахтеров на послезавтра. Отмени гондурасский бойкот никарагуанским бананам. Прикажи от моего имени всем членам организации до выходных постричься. Больше мне сегодня отчетов не приноси.
Телохранитель вышел пятясь. Кикути-Лотман вынул из кармана новый галстук.
Император Тайсё, сказал он, правил в двадцатые, когда отец Ламеро впервые приехал в Японию. То, о чем я хочу вам рассказать, вызвало огромную сенсацию, хотя, естественно, об этом не появилось ни слова в печати. В те времена император был богом, и этим его обязанности в основном и исчерпывались. Разве что еще ему полагалось открывать парламент. Камергеры всегда волновались, как Тайсё поведет себя на открытии, ведь с головой у него всегда было так себе. И вот в тот раз он стоял на трибуне, кажется, в полной прострации, даже речь читать не собирался. Он просто стоял, глядя на склоненные головы, с ничего не выражающим лицом. Так прошло десять минут, а потом он неожиданно улыбнулся, будто ему в голову пришло что-то забавное. Неожиданно он быстро свернул речь, которую держал в руке, на манер подзорной трубы, поднес ее к глазу и оглядел зал, пристально всматриваясь в каждого по очереди. Камергеры поспешили схватить его, но он уже прокричал высоким пискливым голосом: «Привет, там внизу. Я император. А вы кто?»
Кикути-Лотман рассмеялся.
Он не хотел отдавать свою подзорную трубу, так что им пришлось его вывести и открыть парламент без речей. Смысл во всем этом вот какой: именно так, возможно, и поступает отец Ламеро. Может быть, он говорит: «Я император, а за себя отвечаете только вы и никто больше». Он знал моего опекуна, знал вашего отца, знал, как умерли мои родители. Между ними должна быть связь, и это последнее цирковое представление тоже что-то значило во всей этой истории. Ну, то самое, на огромном загадочном складе на окраине Шанхая.
Шанхая?
Конечно. Где же еще в Азии можно устроить такое цирковое представление?
Кикути снял галстук и завязал вместо него другой, ярко-алого цвета.
Цирк, объявил он, снимая очки, отчего его глаза превратились в точки. Он прочитал стихотворение:
Хайку, пояснил он. Не из лучших, но, по крайней мере, моего собственного сочинения. Теперь давайте вспомним другой цирк, тот цирк, что мы знали детьми. Раскачивающиеся трапеции, грация хищных кошек, смешные и нелепые клоуны, неуклюжие слоны, загадочные жонглеры, наездники, без седла и удил укрощающие коней. Волшебное представление без конца — потому что волшебство живет в сердце ребенка.
Но, возвратившись спустя много лет, мы видим совсем другое представление. Костюмы странные, запахи противные, клоуны не такие уж и смешные, воздушные гимнасты не такие уж и лихие. Мечта ушла, а реальность топорна, даже нелепа. Грустно? Да. Потому что мы знаем, что цирк не изменился.
Хватит о чудесах детства. Теперь о том цирке, о Шанхае, перед самой войной.
Невероятное богатство, невероятная нищета. Тысячи рабовладельцев и десятки тысяч рабов. В карты проигрывают права на опиум, производимый целой провинцией. Женщины получают состояние в награду за ночь любви, но их бросают в багажные вагоны офицеров, это просто другой способ оплаты. Крестьянские мальчики сегодня окружены королевскими почестями, а завтра умирают под пытками. Сотни людей убивают потому, что китайского или японского генерала с утра мучает геморрой.
Любимый деликатес — креветки, откормленные на человеческом мясе. Из алкоголя и наркотиков предпочтительнее всего настойка опия, потому что она одновременно и алкоголь, и наркотик.
Вот простые факты и цифры о Шанхае — городе, переполненном белогвардейцами, изгнанниками и всякого рода авантюристами, средоточие зла на восточно-азиатском побережье, перевалочный пункт для жертв всех сортов и рас — он же конечный.
Факты и цифры. На этом все, или Шанхай был чем-то бо´льшим? Не просто городом, но состоянием сознания, или, если быть более точным, частью сознания? Видением, живущим у нас в душе?
Именно здесь и оказывается мой отец со своим цирком как-то зимой в конце тридцатых. Он — хозяин цирка, а моя мать, чтобы быть рядом с ним, выучилась на воздушную гимнастку. Группа богатых идиотов приходит к нему и просит устроить особое представление, закрытое шоу в духе времени, которое одновременно пародировало бы это время. Он выслушивает их и соглашается организовать представление, какого никогда не видела цирковая арена. Он переезжает со своим цирком в заброшенный склад на окраине города и начинает работать — сам укрепляет проволоку под куполом, сам готовит реквизит и костюмы.
