Шамал. Том 1 - [278]

– Я все это видел, Том. Я не убежал, как вам тогда рассказывал. Я никому не осмелился рассказать об этом, но я смотрел из окна школы, перепуганный до смерти, и я видел все. Это произошло так быстро. Бог мой, ты бы видел жену старика Ничака с винтовкой, куда там до нее тигрице. И лихая! Выстрелила одному в живот, потом оставила его визжать и корчиться, а потом – бабах! – и конец. Готов поспорить, это она пристрелила того первого ублюдка, главного у них, даже не знаю, как его звали, черт. Никогда не видел такой женщины, никогда бы не поверил, что она может быть такой.

– А что с Насири?

– У Насири не было никаких шансов. Он просто побежал, и они его пристрелили. Я уверен, они убили его только потому, что он был свидетелем и не из их деревни. Тут у меня башка заработала и ноги тоже, так что я вылез в окно, как рассказывал, и когда Ничак здесь появился, я притворился, что поверил его рассказу. Но я Богом клянусь, Том, все эти ублюдки из комитета были трупами до того, как я убежал из деревни, поэтому школу сжечь должен был приказать сам Ничак.

– Ничак-хан не стал бы этого делать, только не с тобой внутри. Должно быть, кто-то видел, как ты выбрался оттуда.

– От всей души надеюсь, что ты ошибаешься, потому что тогда я – живая угроза для деревни. Единственный свидетель.

Локарт посадил вертолет и спустился в деревню. Он пошел один. Ничак-хан и мулла ждали его в кофейне, как они и договаривались. И много деревенских, но ни одной женщины. Кофейня была общим местом встреч, однокомнатная бревенчатая глинобитная лачуга с покатой крышей и грубой трубой. Ее стропила почернели от очажного дыма. Для сидения на пол были брошены грубые ковры.

– Салам, Ничак-хан, мир вам, – приветствовал его Локарт.

– Мир вам, командир летающих людей, – вежливо ответил старик. Локарт услышал в его словах угрозу и увидел, что в его глазах уже нет дружелюбия былых времен. – Пожалуйста, садитесь, устраивайтесь поудобней. Благополучным ли было ваше путешествие?

– На все воля Бога. Я скучал по своему дому здесь в Загросе и по моим друзьям в Загросских горах. Вы воистину благословенны Богом. – Локарт уселся на неудобный ковер и продолжал обмениваться бесконечными любезностями, ожидая, пока Ничак-хан позволит ему перейти к делу. Тесная комната давила на него, в ней пахло прогорклым жиром, воздух отяжелел от запаха человеческих тел, коз, овец.

– Что привело его превосходительство в нашу деревню? – поинтересовался Ничак-хан, и по душной комнате пробежал ток ожидания.

– Я был потрясен, узнав, что чужие люди пришли в нашу деревню и имели наглость тронуть вас своими злыми руками.

– На все воля Аллаха. – Глаза Ничак-хана чуть-чуть сузились. – Чужаки пришли в нашу деревню, но они ушли, оставив нашу деревню такой, какой она была всегда. Ваш лагерь, к сожалению, таким же уже не останется.

– Но почему? Мы приносили пользу деревне и брали на работу многих из ваших лю…

– Не пристало мне ставить под вопрос решения нашего правительства, или этих комитетов нашего правительства, или нашего вождя народа, самого аятоллы. Молодой летчик сам видел и слышал, поэтому говорить больше не о чем.

Локарт почувствовал ловушку.

– Молодой летчик видел и слышал только то, что случилось в школе. Я прошу, чтобы нам, как старым, но знакомым гостям… – он тщательно подобрал это слово, – было дано время, дабы попытаться изменить постановление, которое, как можно думать, наносит вред интересам Загроса.

– Загрос простирается на тысячу миль, проходя через земли кашкайцев и бахтияров и земли тысячи иных племен. Яздек есть Яздек, – проскрежетал Ничак-хан и продекламировал из «Рубайата». – «Свое тело смиренно судьбе поднеси, / Боль терпи, не ропща, молча горе сноси, / Ибо то, что тебе предначертано свыше, / Не сотрет Написавший, как ты не проси».

– Воистину так, но разве Омар Хайям не написал также: «Сердце наше и зло, и добро может холить, / Скорбь и радость судьбою даются нам в долю – / Круг Небесный за них не хули и не славь: / Он бессильней стократ, чем твой разум и воля».

Среди собравшихся в кофейне жителей деревни пробежал шепоток. Старый мулла кивнул, довольный, и промолчал. Глаза Ничак-хана улыбнулись, хотя рот остался тверд, и Локарт понял, что теперь встреча пойдет лучше. Он мысленно благословил Шахразаду, которая открыла его уши, глаза и чувства к рубаям, которые на фарси звучали невыразимо красиво и изящно.

Все ждали. Ничак-хан поскреб бороду, сунул руку в карман, вынул пачку сигарет. Локарт небрежно достал свой пешкеш, позолоченную зажигалку «Данхилл», купленную им у Долбаря Джордона специально для этого случая: «Долбарь, если эта штука не зажжется с первого раза, я, черт возьми, тебя прикончу!» Он легко тронул пальцем ребристый цилиндр сбоку. Фитилек мгновенно вспыхнул, и Локарт незаметно выдохнул. Его рука была твердой и не дрожала, когда он подался вперед и поднес зажигалку старику.

Ничак-хан поколебался, потом почмокал сигаретой над огоньком и сделал глубокую затяжку.

– Благодарю вас. – Его глаза сузились, когда Локарт положил зажигалку на ковер перед ним.

– Может быть, вы не откажетесь принять этот дар от всех нас в нашем лагере в благодарность вам за ваши наставления и защиту? В конце концов, разве вы не разрушили ворота и не вступили во владение базой от имени народа? Разве вы не выиграли гонку на санках, обойдя лучших из нас, благодаря своему беспримерному мужеству?