Шальные мужчины Кэрью - [10]

Отец Эльзы засмеялся и стал передавать гостям кушанья.

– Дайте им срок, мисс Хилдред, они научатся! – сказал он.

– Пхе! Срок! Да у них это в роду. Мужчины Кэрью своевольничали в течение стольких поколений, что их ничем не исправишь. Уж мне ли не знать их, мистер Бауэрс! Я прожила среди них немало лет. Когда-то давно в истории рода были один или два пирата, и кровь Кэрью хранит с тех пор эту заразу. Это единственное и лучшее объяснение их характера.

Отец Эльзы усмехнулся и ответил:

– Надеюсь, что ваша невестка лучшего мнения об этой семье, чем вы.

– Кэрью – отличная семья, мистер Бауэрс, – ответила очень мягко Грэс Кэрью, – Хилдред по временам…

– Пф! Я говорю правду, Грэс! Вы и сами знаете это хорошо. Мужчин Кэрью могло бы еще исправить фермерство, но они больше думают о конских скачках, чем об урожае. Они накупают земель больше, чем могут обработать как следует, и тогда они пускают в ход машины, вместо того, чтобы работать руками. Как ни взгляни, все равно они безнадежны. Их женщины знают это.

Огоньки снова забегали в глазах у мисс Хилдред, и Эльза радостно насторожилась. Рядом с девочкой сидел Бэлис, которому все это сильно надоело. Можно было даже подумать, что он чувствовал себя слишком взрослым, чтобы выдерживать разговоры женщин Кэрью о мужчинах их рода.

И вот, из чистого озорства, Бэлис тайком вытянул ногу и поставил носок своего сапога на голый палец Эльзы. Прижав ее ногу к полу, он даже не взглянул на Эльзу. Она резко взвизгнула, но Бэлис продолжал смотреть прямо перед собой. Через мгновенье, впрочем, он обернулся к ней и широко ухмыльнулся.

– Не вздумайте пялить глаза на нашу Эльзу, молодой человек! – сказал отец Эльзы, грозя Бэлису пальцем.

– Стив! – запротестовала мать девочки.

– Боже избави! – прошептала мисс Хилдред.

– Я сама вышла замуж за Кэрью, – медовым голосом произнесла миссис Грэс, – а для девушки может быть жребий и похуже.

– Хуже этого быть не может! – отрезала мисс Хилдред.

ГЛАВА IV

В ноябре того года, когда Эльзе Бауэрс исполнилось четырнадцать лет, у полусгнившего столба изгороди был найден мертвым работник, которого на время жатвы нанял Дэл Уитни. Ствол дерева, который он вырубил вблизи ручья и принес сюда, чтобы поставить его вместо старого, лежал на земле рядом с трупом.

– Уж положен человеку предел в его жизни, а дальше ни-ни! – заметила старая Сара Филлипс во время своего дневного визита к Бауэрсам в ближайшее воскресенье. – Ай-ай-ай! Яко тать в нощи, как говорится. Да это так и есть, так и есть.

– Иосафат! – послышался из гостиной внезапный возглас дяди Фреда, сидевшего там за столом, и вслед затем раздался громкий хохот Стива Бауэрса. Господь, как доказывал отец Эльзы, не вменит человеку в вину, если он играет в карты по воскресеньям только потому, что слишком устает в остальные дни. Дядя Фред и отец большую часть воскресного дня проводили за игрой в пинокль. Накрывавшая на стол Эльза приостановилась на минуту и заглянула через дверь в гостиную. Отец откинулся на спинку стула и заливался смехом, глядя на дядю Фреда, который тихонько тряс головой и что-то мрачно бормотал, тасуя карты. А с кухни доносился писклявый голос Сары Филлипс, и ее старческое бормотание о смерти и о печальных событиях, которые подстерегают человека на его жизненном пути.

Как легко жизнь принимает праздничный вид, думала Эльза, вопреки бормотанию бедной старой Сары; вопреки тому, что там, у гнилого столба, целый день лежал человек, которого смерть застигла в разгаре работы; вопреки бесчисленным скорбям, которые так или иначе время заставляет забывать. Да вот, к примеру, тот ужасный августовский день четыре года тому назад, когда Эльза с утра до вечера боялась, что Риф никогда не проснется от забытья, в которое он впал после посещения доктора Олсона. Острое страдание того дня с течением времени постепенно смягчилось и могло бы быть совсем позабыто, если бы последней весной не напомнило о нем выражение глаз Рифа, когда он сообщил, что Бэлис Кэрью избран для произнесения прощальной речи от лица всего класса, кончавшего через месяц высшую школу в Гэрли. Эта честь, по всей справедливости, должна была принадлежать Рифу, а отнюдь не Кэрью. Выражение, которое Эльза уловила в глазах Рифа, не говорило ни о разочаровании, ни о зависти. Это было то же самое выражение, какое она подметила более четырех лет тому назад, когда Риф, уезжая в поле, взял из рук отца вожжи и попробовал править лошадьми, но через минуту должен был отказаться от этого, потому что не мог править телегой своей единственной рукой, тем более, что это была левая рука.

– Ах, если бы у меня были обе руки! – сказал он тогда, и это было все.

И вот тогда-то Эльза и подметила какое-то особое выражение в его глазах. То же самое было и теперь, когда он сообщил им о чести, выпавшей на долю Бэлиса Кэрью. Когда он рассказал об этом, все замолчали, и Эльза, внимательно наблюдавшая за ним, угадала, что он беззвучно прошептал в этот миг: «Ах, если бы у меня было две руки!». Но сейчас, когда Риф находился далеко, в юридической школе в Миннеаполисе, и это печальное воспоминание уже затуманилось.