Шакал - [51]

Не удивительно, что после напряженных венских событий Карлосу и Кляйну было скучно в лагере. Чтобы как-то убить время, а также поддержать физическую форму, Кляйн начал бегать трусцой по пустыне. После занятий оба отправлялась в ночные клубы Адена потанцевать и выпить, где Карлос не скупясь тратил деньги. “Самолетный террорист”, как называл его Кляйн, близко сошелся с офицерами “Штази” (восточно-германской тайной полиции), обосновавшимися в Адене. По ночам, чтобы освежиться после пьянки, друзья зачастую отправлялись поплавать в “Заливе дипломатов” — одном из немногочисленных пляжей Адена, куда не заходили акулы.

Полгода, проведенные Кляйном бок о бок с Карлосом, предоставили ему отличную возможность близко познакомиться с ним. Кляйн пришел к выводу, что одной из характерных черт Карлоса было тщеславие. Объявление о розыске Карлоса, распространенное Западной Германией, задело его гордость настолько, что он собрался обратиться к западногерманским властям с протестом против того, что его голова оценивалась в ту же сумму, что и остальных боевиков: он счел это личным оскорблением.^{205} Этим же тщеславием объясняется неистребимая любовь Карлоса к маникюру и педикюру; а Кляйн доводил его до бешенства своими насмешками над тем, что он постоянно моется и принимает душ. С точки зрения Кляйна, Карлос был “страшно сексуально озабоченным типом”:

“Он очень заботился о своей внешности. Он принимал душ по меньшей мере полтора часа. Потом, как младенец, с ног до головы посыпал себя тальком. Он буквально обливался одеколоном и духами. Когда он выходил из ванной, от него так разило парфюмерией, что мухи дохли. Как-то мы поспорили. Поскольку его лицо уже было всем известно, ему предложили сделать пластическую операцию в Швейцарии. Однако его волновало лишь то, что у него слишком большая грудь, как у 14-летней девочки, и он хотел знать, нельзя ли ее подвергнуть операции. Когда мы купались, он никогда не снимал футболку”.^{206}

Вердикт Хаддада гласил, что Карлос нарушил приказ, отказавшись расстрелять министров по делам нефти и освободив их за выкуп (который он поделил с Хаддадом) и предоставление безопасности. Политические интересы были принесены в жертву на алтарь мамоне, в результате единственной акцией, получившей общественный резонанс, стало невразумительное выступление австрийского радио на французском языке. Хаддад изгнал своего ученика, произнеся следующее: “Звезды — очень плохие исполнители. Ты тоже не выполнил мои распоряжения. Мои боевые бригады не предполагают присутствия в них звезд. Так что можешь идти”.^{207}

Позднее Карлос утверждал, что добровольно ушел из Народного фронта и что его палестинские друзья горько оплакивали его уход.^{208} На самом деле он был изгнан. И виной тому стали жадность и недисциплинированность.

Хаддад разрешил Карлосу скрыть этот факт, предоставив ему время на размышления, чем он будет заниматься после того, как лишился поддерживавшей его организации. Расстроенный Карлос сетовал на некомпетентность Народного фронта. “Я не хочу больше иметь с ними ничего общего, моя репутация слишком страдает от этого”, — жаловался он Кляйну.

С точки зрения Кляйна, единственной целью Карлоса было создание имиджа, который был бы столь же неразрывно связан с его именем, как кличка “Шакал”. Разница была лишь в том, что он торговал не мылом, а терактами. “Карлос говорил: «Чем больше обо мне пишут, чем больше рассказывают о том, как я опасен, тем меньше будет у меня трудностей, когда я столкнусь с настоящими проблемами», — вспоминал Кляйн. — У него была своя теория совершения массовых убийств. Он говорил: «Чем ужаснее будут совершенные мною акты насилия, тем с большим уважением будут ко мне относиться. Например, если меня поймают во Франции, меня просто вышлют из опасения ответных действий». Эта репутация и обеспечивала ему безопасность”.^{209}

Любимой темой обсуждения для Карлоса была не политика, а его будущая карьера. Он избегал политических дискуссий даже с палестинцами. Он избавился от идеологического наследия своего отца: “Он руководствовался теперь словами Хо Ши Мина: “Несите революцию во все страны”. Поэтому он переезжал из одной страны в другую, стараясь повсюду вызвать брожение. Он не любил коммунистов, он считал их продажными. Он не причислял себя к марксистам… скорее он видел себя международным революционером, чем-то наподобие Че Гевары”.^{210}

Карлосу потребовалось время на то, чтобы выбрать для себя новое поприще. Глубоко уязвленный жесткими словами Хаддада, он покинул тренировочный лагерь в Адене и без предупреждений отправился к Абу Шарифу в Бейрут. “Он выглядел ужасно. Я никогда не видел его в таком отчаянии, — вспоминал Абу Шариф. — Он сказал, что будет действовать самостоятельно, создаст собственную боевую группу, возможно, в Южной Америке, где много фашистов, с которыми надо разобраться. Но я знал, что из этого ничего не получится. Для того чтобы возглавлять такие операции, нужен выдающийся ум, а передо мной был исполнитель, которому не удалось выполнить свою задачу”.^{211}

Отстранение Карлоса оставалось тайной в течение нескольких месяцев, что отчасти объясняет тот факт, что пресса в июле 1976 года, когда был похищен аэробус компании “Эр Франс”, посаженный в аэропорту Энтебе, называла его местонахождением Уганду. В действительности он все еще находился в тренировочном лагере в Адене. Ему пришлось следить за событиями по сообщениям радио, и его отсутствие в этой операции свидетельствовало о холодных отношениях с Хаддадом. Однако уже через несколько часов после угона самолета газеты сообщили, что возглавляет эту операцию Карлос. На самом же деле заложники оказались в руках его старого друга Уил-фрида Бёзе и его группы, позднее назвавшей себя “отрядом имени Че Гевары” вооруженных сил Палестинского фронта освобождения.