Шахматы без пощады - [2]

Корчной трижды проиграл Карпову. Но я не понимаю, как вообще можно было играть, просчитывать ходы, изобретать комбинации в той невыносимой обстановке, которую ему создавали в Багио и в Мерано. Нахрапистая советская делегация при постоянных уступках руководителей ФИДЕ и самого Кампоманеса (прозванного Карпоманесом) делала все, чтобы вывести его из равновесия, а Карпову создать наилучшие условия. Я не сомневаюсь в том, что Карпов относится к числу крупнейших величин в шахматном мире, но против Корчного он играл всегда с большой форой, и поэтому победы его не были полноценными. Мне кажется, что для человека большого спортивного честолюбия такие победы не могут быть причиной безоговорочной гордости.

Но вернемся к книге. Она не только о битвах между Корчным и Карповым. Это более широкие воспоминания выдающегося шахматиста с рассказом о его происхождении, трудном детстве, не раннем начале шахматной карьеры и ее развитии. О встречах Виктора Львовича не только с коллегами, но и с разными другими людьми, включая адвокатов, антрепренеров, писателей и даже бандитов. Из текста встает образ человека страстного, сильного, упрямого, колючего и непокорного. Настоящий чемпионский характер. Разумеется, в книге приведено много партий, сыгранных автором с разными соперниками, в которые полезно будет вникнуть читателю-шахматисту. А мне, не шахматисту, и текста было достаточно.

В.Войнович

Часть 1

Глава 1 ГРАЖДАНИН СССР. ДЕТСКИЕ ГОДЫ

1968 год. На живописной центральной площади Пальма-де-Мальорки мне повстречался человек, который прекрасно говорил по-русски, с барским, аристократическим акцентом. Мы познакомились. Я узнал, что господин Старицкий ведет свое генеалогическое древо с XVI века, с того времени, когда некто Андрей Старицкий поднял крестьянское восстание против Ивана Грозного. Я помог русско-испанскому аристократу обзавестись дополнительной информацией. Используя свои связи с людьми, окончившими исторический факультет ленинградского Университета, я достал журнал «Вопросы истории», тот номер, в котором рассказывалось о восстании Старицкого.

Людям с многовековой родословной можно позавидовать. Такой человек твердо стоит на земле. Он уверен в себе, он испытывает гордость за себя и своих предков. В то же время, чтобы быть достойным своих предков, он чувствует своим долгом впитывать в себя культуру человечества.

В наше время, когда войны перемежаются с социальными потрясениями, мало кто может похвастаться разветвленным генеалогическим древом. Мне особенно не повезло. Я не знал даже своих дедов. Как рассказывали, один из них, Меркурий Корчной был управляющим имением где-то на юге Украины. Потом он ушел на войну — Первую мировую, и сгинул. Как-то в Нью-Йорке я встретил своего однофамильца. Не в этом ли городе пустил корни Меркурий?

Другой дед, с материнской стороны — Герш Азбель, довольно известный еврейский писатель. Он прожил большую часть жизни в местечке Борисполь под Киевом. О его жене Цецилии, моей бабушке, мне было известно только, что в 1919-м году ее походя проткнул штыком деникинский солдат… Мне довелось знать только свою бабушку — мать отца, польско-украинских аристократических кровей, урожденную Рогалло. О ней я еще расскажу.

Мой отец родился в Мелитополе в 1910 году, мать — в Борисполе в том же году. В конце 20-х годов на Украину уже надвигался ужас проводимой большевиками коллективизации. Позже, в конце 30-х годов было подсчитано, что кампания коллективизации обошлась Украине примерно в одну пятую часть загубленного населения: более 6-ти миллионов погибло от голода, замучено в тюрьмах, расстреляно. А пока что более-менее обеспеченные бежали с Украины. Так примерно в 1928-м году семьи моего отца и матери оказались в Ленинграде. Не знаю, где они познакомились. Кажется, мой отец посещал одно время занятия в консерватории, где много лет обучалась моя мать.

Я родился в 1931 году, во время первой «сталинской пятилетки». Семья была очень бедной. Впрочем, ничего особенного: власти регулярно проводили чистки, в первую очередь, чистки карманов населения, — чтобы добиться полного равенства не на словах, а на деле. Так оно и было: накануне войны десятки миллионов семей жили в полной нищете. Мне, ребенку, пришлось нелегко. Моя мать Зельда Гершевна (я называл ее просто Женя) была женщиной взбалмошного характера, и семья довольно быстро распалась. Я остался у матери, но скоро ей стало невмоготу меня кормить и воспитывать, поэтому она отдала меня отцу. Моя мать была дипломированной пианисткой — она окончила консерваторию, но ее бедность поражала меня: за десятки лет трудовой жизни она так и не смогла приобрести нормальную мебель. В ее комнате не было ничего, кроме старой кровати, стула, табурета, шкафа и осколка зеркала. Даже пианино, рабочий инструмент, она всю жизнь брала напрокат. Десятки раз она потом повторяла, что нам пришлось расстаться из-за того, что ей нечем было меня кормить, и это стало трагедией ее жизни.

У отца был мягкий характер, у матери — резкий и драчливый. Они стали врагами. За пять лет мать шесть раз обращалась в суд, чтобы ей вернули ребенка, но суд неизменно присуждал, чтобы я находился у отца. Отец был членом компартии. Мать пошла в партком фабрики, где он работал, и наябедничала, что отец ходит в церковь, молится. Дело это обсуждали на собрании. Коллеги любили моего отца. Они не допустили его исключения из партии.