Шаги в темноте - [26]

– Господи, я думал подобный типаж вышел из моды еще в девяностых годах, – пробормотал Питер.

Человек облокотился на стойку и с акцентом произнес:

– Виски. Двойное.

Уилкс, нахмурившийся при его появлении, что-то тихо сказал. Ударив по стойке раскрытой ладонью, художник громко воскликнул:

– Друг мой, дайте мне, что я прошу! Вы думаете, я пьян? Нет, я не пьян. Разве вы не видите?

– Хорошо, мсье Дюваль, – поспешно кивнул Уилкс. – Не обижайтесь, пожалуйста.

– Вы дадите мне, что я прошу? – настаивал тот. – Я пишу гениальную картину. Мир еще узнает о Луи Дювале.

Он взял стакан, протянутый ему Уилксом, и залпом осушил его.

– Повторить. Когда я пишу картину, для меня не существует ничего, кроме моего искусства.

Дюваль вытянул слегка дрожавшую руку. Глаза его блуждали по залу, слова тонули в гуле голосов подвыпивших посетителей.

– Прошу меня не беспокоить, когда я пишу картину. Вы слышите?

Мистер Уилкс попытался утихомирить художника, проявив интерес к его картине.

– Это не для таких, как вы, – заявил Дюваль. – Что англичане понимают в искусстве? Разве вы можете знать, что я чувствую вот здесь… – Он ударил себя в грудь. – Думаете, что я такой, как вы, канальи?

– Похоже, джентльмен слегка раздражен, – заметил Чарльз.

Звук его голоса достиг ушей месье Дюваля, он обернулся и стал озираться по сторонам. Губы его искривились в недоброй усмешке. Подхватив стакан, он двинулся между столами к окну и, взявшись рукой за спинку стула, уставился на Чарльза.

– Ого! Джентльмен, который отважился поселиться в доме с привидением? – Сотрясаясь от смеха, он поднял стакан и произнес: – Voyons![3] Тост! Le Moine![4]

Чарльз, нахмурившись, наблюдал за ним. Тот хихикнул, глядя на него.

– Вы не пьете? Не уважаете нашего Монаха? – Отодвинув стул, он грузно опустился на сиденье. – Eh bien![5] Не хотите говорить? Не хотите говорить о Монахе? Наверное, уже видели его?

Дюваль замолчал, навалившись на стол. Его бессмысленный взгляд стал жестким.

– Но лица его вы точно не видели, – вдруг серьезно произнес он. – Никто никогда не видел его лица, даже я, Луи Дюваль!

– Вы правы, я его не видел, – кивнул Чарльз. – А вы бы хотели с ним встретиться?

На лице художника появилось хитрое выражение.

– Этого я вам не скажу. О нет! А скажу я вам вот что: вы никогда не увидите его лица! И уберетесь из дома, потому что он принадлежит ему, и он скользит там, невидимый, по лестницам и наблюдает за вами, когда вы об этом не подозреваете. Да, вам придется уехать. Никуда не денетесь.

– Но почему? – невозмутимо спросил Питер. – Вообще-то мы не боимся привидений!

Дюваль продолжал раскачиваться, заливаясь идиотским смехом.

– Монах особое привидение, друг мой. Он не похож на других!

Подошедший к их столику хозяин бросил на Питера извиняющийся взгляд и обратился к художнику:

– Не хотите сесть за свой обычный столик, месье? Смею предположить, что в кафе вас ждет чудесная баранья нога.

– Иди отсюда, скотина! Воображаешь, будто можешь указывать мне, что делать и чего не делать? Ошибаешься!

– У меня и в мыслях не было такого, сэр, просто обед может остыть, а мы приготовили ваш любимый горошек по-французски.

– Твоя еда годится только для свиней, и нечего меня заманивать. Когда захочу, тогда и пойду, тебя забыл спросить. Я Луи Дюваль, и в мире мне равных нет! Разве не так? А?

Хозяин сверкнул глазами, но, к удивлению Чарльза и Питера, ответил вполне миролюбиво:

– Конечно, сэр. Замечательные у вас картины.

Дюваль прищурился и тихо промолвил:

– Порой мне в голову приходит такое, что тебе и не снилось, толстая ты свинья. Иногда я думаю, неужели никто не видел лица этого Монаха? Может, Уилкс его видел? А? Что, не нравится? Небось боишься беднягу Дюваля?

– Нет, мистер Дюваль, я, слава богу, его не видел, это уж точно. И давайте больше не будем вспоминать про призраков. Все здесь уже навострили уши, а эти парни не любят таких историй.

Вопреки ожиданиям пьяный художник дал поднять себя со стула и увести в кафе. Завсегдатаи бара насмешливо смотрели ему вслед, подталкивая друг друга локтями. Когда Уилкс с художником исчезли, Питер обратился к сидящему рядом фермеру:

– Кто он?

– Иностранец, сэр. Художник. Вы, наверное, видели его дом, он живет неподалеку от монастыря.

– Он здесь живет? А где?

– Да у него такой белый домик с садом, на который совестно смотреть – весь сорняком зарос. – Водя толстым пальцем по столу, фермер стал чертить некое подобие карты.

– Монастырь у нас вот здесь, где я большой палец держу. Вы, значит, идете по дороге, как в деревню. А потом, не доходя с четверть мили до гостиницы, сворачиваете и через сто ярдов как раз и будет белый дом. Там он и проживает.

– Понятно. И давно он там живет?

Фермер почесал ухо.

– Лет пять. Мы уж к нему привыкли, он хоть и странный, но никому зла не делает, вот только по лугам бродит, когда сено еще не скошено. Таким, как сегодня, мы его нечасто видим. А вообще он соблюдает себя. Уже три месяца, как в запой не входил. Но когда напьется, вечно болтает невесть что. Просто помешался на этом привидении.

Фермер встал и, вежливо распрощавшись, вышел на улицу.

– Любопытно, – заметил Чарльз. – Кажется, мы продвинулись вперед.