Шаги в глубину - [2]

Раскаяния. «Mein Gott, я не хотела».

Страха. «Как мне теперь жить?»

Сочувствия. «Они мучились».

Вины. «Они умерли из-за тебя. Сдохни, сука».

Психодинамик вообще страшно удивился, когда я ему изложила суть проблемы. Этот мудак сказал, что мне радоваться надо. Я сказала, что сейчас достану скорчер и проверю, буду ли я чувствовать вину за его смерть. Будет ли мне сниться его смерть — его глазами.

Я полюбила сидеть в Мемориальном парке Нуклеуса. Голографическая фальшивка меня не интересовала — меня интересовали люди. Скольких и как именно надо убить, чтобы что-то почувствовать? Может, лучше сразу ребенка — им и обойтись?

А хватит ли?

Меня готовили с детства, меня, совершенного пилота для нового поколения кораблей. Сингл-класс — это вам не консервные банки с сотнями балбесов на борту. Это ты и космос — один на один. Вокруг тебя пустота, на тебе тысячи тонн брони, топлива и стволов, а впереди дичь. Всегда есть дичь, потому что даже в этом драном мире есть не такие, как все. Есть те, которых не устраивает Мономиф.

«Ты моя умничка», — сказала мама.

«Я тобой горжусь», — сказала мама.

«Твой отец был великим человеком», — сказала мама.

Она всегда что-то такое говорила, и плевать, что я — офицер с высшим доступом — так и не нашла в базах ни одного выдающегося человека по фамилии Люэ. Наверное, если бы мама не сошла с ума, выдумала бы что-то о партеногенезе.

Я сидела в парке, смотрела, как нарисованное солнце блестит сквозь нарисованные деревья, и думала о том, кто я. Безотцовщина, гражданка третьего ранга, рыжая коза. Подданная Первого Гражданина. Капитан фрегата «Тиморифор».

И просто кукла.

Я ведь когда-то плакала над вьюнцом, уколовшим лапку. Смешной такой волосатик был. И рисовала я только в теплых тонах. И по курсопрокладке не любила решения, где требовалось жертвовать экипажем, даже разрыдалась над задачей, в которой не было иного ответа.

А еще я никогда не колебалась, выбирая средства на тренировках. Три дня лазарета для спарринг-партнера? Выговор? Я же победила! И спасательные капсулы я тоже расстреливала без сантиментов. Потому что они проиграли, vae victis — и все дела.

«Ну и где ты теперь, Алекса? Кто ты?»

Прав господин психодинамик Бюлов. Жить да радоваться: устроила случайную гекатомбу — и ни в одном глазу. Подумаешь, четыреста девяносто три живых существа.

* * *

Я стояла перед дверью шефа и тянулась к ручке. Даже когда я войду туда, еще не поздно все отменить: можно сказать, что зашла просто так, ага. Я у шефа в любимицах еще с космоходного. Опекун, наставник, обаяшка.

И не надо вот этого. Женщиной я не с ним стала.

— Разрешите?

— А, Алекса.

«А, Алекса». Все как всегда. Всего лишь еще один день.

— Садись.

— Спасибо, сун цу Хименес.

Улыбается. Он чертовски обаятельно улыбается, от такого тлеешь еще долго после того, как улыбка ушла, и нет ее в помине. Хотя когда это у адмирала Франциска сун цу Хименеса, юного гения и героя, не было улыбки?

Даже жаль его огорчать.

Он еще улыбается. В кабинете кружит тонкая нотка одеколона — что-то такое на грани фола, знаете, когда начинаешь думать о женских духах. Здесь есть серверный шкаф — Мономиф в полутораметровом ящике. Есть модель «Тикондероги», крейсера, на котором Хименес вырезал пол-эскадры сцинтиан, — какой это был маневр! Титул «сун цу» штабным просиживанием не зарабатывают.

Это, словом, кабинет шефа — без двух минут бывшего шефа.

«Никаких двух минут, соплячка».

— Вот.

Я потянулась через стол, но он уже все понял, потому что бумажки тут были только одного вида. Пусть и редко такое писали.

— Александра… Это из-за того происшествия?

— Я так не могу, сун цу Хименес.

Ему — можно. Остальным — хрен.

Он думает. Ему сейчас тяжело. Или нет? Может, он все просчитал, а сейчас смотрит с такой тоской, чтобы потянуть время, и на самом деле прикидывает, как он меня раздевает. А может, думает, что у него половина личного состава — юные гении, которых учили допрашивать, догонять и убивать, а вот просто жить — нет, не учили. Может, он, умница, сейчас вспоминает, что далеко не все забивают себе мозг фанатизмом и преклонением. Может, он тебя не раздевает, а больничное белье на тебя мысленно примерил.

«Ну, давай, Алекса, накрути себя. Давай».

— Я не буду тебе рассказывать о потере гражданства.

Франциск потянулся за сигаретами. Франциск почесал лоб пальцами, между которыми торчала мерзкая никотиновая палочка. Франциск был гениален. Он шлепнул по клавиатуре и встал. Стена таяла, поляризовалась, и там появлялся город. Светящийся, мерцающий сильно вогнутой линзой — классический город-амфитеатр. Почти классический, потому что это столица Империи Мономифа.

— За пределами конторы от себя не убежишь.

Не оглядываясь, он указал рукой куда-то влево. Дым послушно поплыл за сигаретой.

— Вон там космопорт: можно улететь с Нуклеуса. Хотя погоди… — без всякого намека на «вот только вспомнил» сказал Хименес. — Без гражданства тебе билет не продадут. То есть продадут, но для начала вывернут наизнанку.

О том, что женщины, как правило, оставались после такого без яичников, он, конечно, умолчал. Ну и спасибо, я в курсе. Медицина у нас хорошая, для граждан сделает все за счет не-граждан. Вернее, за счет частей не-граждан.