Шагая по пустыне… - [34]
Длина личинки 15 миллиметров, бросок ее равен 300 миллиметрам, то есть двадцати длинам собственного тела. Человек должен бы бросить такой груз лопаткой на 32 метра. Катышек весит 0,1 грамма, в пять раз меньше тела личинки. Для человека такой груз равнялся бы 30 килограммам. В общем, неплохой бросальщик личинка скакуна и хорошая у нее лопата.
Только зачем ей было так далеко отбрасывать землю? Можно бы и поближе. Разве ради маскировки своего логова!
Я прошел через густые заросли лоха, миновал колючие чингили, просторный солончак и забрался на гряду песчаных холмов. Солнце еще недавно поднялось над пустыней, в воздухе стояла бодрящая прохлада. Вдали за полоской реки и зеленых тугаев синели далекие заснеженные горы.
Тугай молчал. Наступило лето, давно отзвенели птичьи песни. Молчала и песчаная пустыня. Только издалека, со стороны солончаков, раздавался легкий и странный гул. Будто множество крыльев работало не переставая, без отдыха, без перерыва. И чем сильнее грело солнце землю, тем он все больше нарастал, становился громче и отчетливей.
Я спустился с барханов. Звуки стали громче. Прошел сотню метров — они оказались правее, в той стороне, где большим пятном светлел совершенно голый солончак с очень редкими низенькими солянками.
— Наверное, насекомые там гудят, за голой землей, в небольших зарослях тамариска, — подумал я.
Но все оказалось по-иному. Гудел голый солончак и так громко, что почти оглушил меня неожиданностью. Над ровной чистой землей металось, кружилось, гонялось друг за другом, стремительно что-то разыскивало множество насекомых.
Я присмотрелся. Как будто сборище состояло из ос-аммофил и двух видов пчел — большой-мегахиллой и маленькой-осмией. Почему они слетелись сюда, зачем собрались столь шумным обществом? Ведь вот на соседних солончаках, я знаю, пусто, нет никого. Разве только, чтобы сообща, громко распевая крыльями, приглашать издалека себе подобных.
Возле норки собралась кучка пчел.
Ярче и заметней всех были красные осы-аммофилы. Свесив книзу длинные ноги и, подняв кверху тонкое на узкой талии брюшко, они летали, казалось, безо всякой цели. Лишь некоторые, позванивая крыльями, рыли норки и далеко по воздуху относили в стороны комочки земли. Иногда осы наскакивали друг на друга, будто собираясь подраться, но быстро разлетались в стороны. Осы-аммофилы, истребительницы гусениц, на тело которых они откладывают яичко, все были без добычи. Неужели не на кого было охотиться? Для чего же рылись норки? Так просто — удовлетворение инстинкта! Впрочем, надо проверить предположение, еще посмотреть внимательней.
Летали еще черные осы-аммофилы, более тонкие и элегантные, с крохотным красным пятнышком, будто яркой пуговицей на черном костюме.
Больше же всех носились над самой землей маленькие пестренькие пчелки-осмии. Смогли бы они так легкомысленно метаться на бреющем полете среди травы, не разбив лбы о препятствия?
Осмии казались очень озабоченными, будто их мучило очень важное и неотложное дело. Иногда они бросались друг на друга и, сцепившись клубком, дрались или внезапно падали на землю и неожиданно ныряли в крохотные отверстия норок. Норок же была масса. Местами весь солончак изрешечен ими. Вокруг них не видно никаких комочков земли. Возможно, норки рылись особым способом: почва попросту расталкивалась во все стороны. В рыхлом солончаке подобная вольность строительного искусства была допустима и даже могла быть полезна, так как стенки подземного жилища получались тверже и прочнее.
Предчувствуя, что придется немало потрудиться, я снимаю с себя полевую сумку, фотоаппарат, лишнюю одежду и вооружаюсь лопаткой. А в земле разобраться трудно. Новые норки переплетаются со старыми, следишь за одним ходом и натыкаешься на десяток других. Запутаться во всем этом хаосе легко. Иногда берет отчаяние.
Но постепенно дела пестреньких пчел-осмий становятся понятными. Все их шумное общество, беспрерывно летающее над солончаком, — самцы. Самки очень заняты, роют норки, собирают пыльцу, строят домики для деток, кладут яички. Домик их особенный. Настоящий бочонок, даже, пожалуй, толстый кувшинчик с очень коротким горлышком. В кубышке или запасы меда и пыльцы с белой личинкой, или нежная светлая куколка. Два глаза и три глазка на лбу куколки кажутся угольно-черными.
Не терпится заняться пчелой-мегахиллой. Она не чета пчелке-осмии, больше ее в несколько раз, не в меру шумлива и еще больше беспокойна. Вот одна с разлету забралась в норку и выставила наружу, будто сигнальный флажок, кончик брюшка с ярким белым пятном на самой верхушке. Это самец, у самки кончик брюшка другой, черный.
— Норка занята мною! — свидетельствует флажок, — прошу посторонних сюда не лезть!
Но получается наоборот. На белое пятнышко к норке слетаются один за другим самцы и пытаются силой проникнуть в жилище самки между растопыренными ногами соперника. Тогда брюшко с белым флажком отвечает тумаками, ноги отталкивают с силой и выбрасывают наружу непрошеных посетителей. А им, драчунам, будто все нипочем. Их уже более десятка расселось по земле, приподнимаются на коротеньких ножках друг перед другом, расправив пошире в стороны крылья и задрав кверху брюшко, грозятся, стукаются лбами, сверкают большими глазами. В этой свалке под шумок кое-кому удается сбить телохранителя и пробраться в норку.
