Шагай, пехота! - [2]

Глава 1.

Готовы вступить в бой

Лето первого года войны на южном Дону наступило раньше обычного. Уже к середине мая отцвели сады и установилась жаркая, с редкими и незатяжными дождями погода. Знойным выдался июнь, и предпоследнее воскресенье месяца, казалось, ничем не отличалось от уже минувших выходных дней. Так же ярко светило солнце, на раздольных колхозных полях начинали золотиться хлеба. Ничего особенного...

Но особенное все-таки случилось. Война. Пришла она в каждый дом с неумолимой неотвратимостью, с беспощадной неизбежностью горя, лишений и страданий. Людям стало не до радости общения с природой. Им казалось, что и солнце уже не такое яркое. Не манили больше своей свежестью зеленые дубравы и яблоневые сады.

Выступление по радио В. М. Молотова, сообщившего о вероломном нападении фашистской Германии на СССР, мы, курсанты второго курса Ростовского пехотного военного училища, прослушали в строю, на плацу Персиановских лагерей под Новочеркасском. Сразу же состоялся митинг, на котором все будущие командиры изъявили желание немедленно идти на фронт. Но наши горячие головы были быстро остужены. "До выпуска осталось меньше месяца, - сказали нам, - сдадите экзамены, получите звание лейтенанта, тогда и воевать пойдете..."

Тогда, в первые дни войны, нам казалось, что мы можем и не поспеть на фронт: Красная Армия, мол, разгромит фашистов могучими ударами с земли и с воздуха и без нас. Ведь у всех в памяти были успешные бои против японских захватчиков на озере Хасан, на Халхин-Голе, прорыв линии Маннергейма на Карельском перешейке в войне с Финляндией. И на занятиях по тактике, по другим военным дисциплинам нас убеждали в непобедимости Красной Армии, в том, что война, если ее развяжут империалисты, будет полыхать на территории врага.

А какие песни цели мы в курсантском строю! "Броня крепка, и танки наши быстры...", "Артиллеристы, точней прицел, наводчик зорок, разведчик смел...", "И на вражьей земле мы врага разгромим малой кровью, могучим ударом...". И эти песни пели не только красноармейцы и курсанты. Вся страна пела.

И конечно же не думали не гадали мы тогда, какой тяжестью обернется для Родины нашествие немецко-фашистской армии, что почти четыре года придется биться с коварным и жестоким врагом, напрягая все силы, теряя миллионы человеческих жизней.

Выпустили нас из училища 15 июля, и я получил назначение в 963-й стрелковый полк 274-й стрелковой дивизии, стоявшей под Запорожьем. И уже через два дня принял стрелковый взвод. Наш полк строил тогда оборонительный рубеж на правом берегу Днепра, напротив острова Хортица, на котором в былые времена размещалась своего рода ставка знаменитой Запорожской Сечи.

Из наших скопов хорошо была видна плотина Днепровской гидроэлектростанции, огромным полукольцом перепоясывающая реку. И даже гул воды, бьющей через прораны, доносился до нас.

Через неделю приказали мне вступить в командование ротой. Оборонительные работы шли своим чередом. Выкраивали мы время и для боевой учебы: большинство бойцов были призваны из запаса, и они, естественно, отвыкли от военной службы.

В бой мы вступили рано утром 19 августа, а 20 августа я уже был в медсанбате. Сейчас, почти полвека спустя, трудно воспроизвести события этих двух дней. Стерлись в памяти фамилии красноармейцев и командиров подразделений. Но твердо могу сказать: мы не пропустили немцев к Днепру. Бойцы роты подбили связками гранат три вражеских танка, отразили до десятка ожесточенных атак.

После очередного боя я вызвал на НП командиров взводов. Дело шло к вечеру, уже смеркалось. Мы с политруком роты, ожидая взводных, вышли из душного блиндажа на свежий воздух. Подошли три лейтенанта. Мы все уселись на землю, за тыльной стороной бруствера траншеи. Начали обсуждать итоги дня. И надо же было такому случиться: неподалеку разорвалась немецкая мина. Всех пятерых ранило. В меня попали два осколка: один пробил сапог и впился и ногу, другой угодил в голову. Политрук отделался легким ранением в руку, одному взводному обожгло бок, а двух других пришлось сразу же отправлять в медсанбат: у них ранения были посерьезнее. Когда я доложил по телефону комбату об этих непредвиденных потерях, он мне дал нагоняй (и поделом!) за то, что я вылез со всеми командирами из блиндажа, и спросил, могу ли командовать ротой. Я ответил, что могу.

Ночь почти не спал. Болели наспех перевязанные раны. Да и на душе было муторно: казнил себя за беспечность.

А утром снова вражеский артиллерийский налет по нашим позициям и новая атака. И опять не дрогнули бойцы - отбились. В азарте боя я почувствовал себя вроде бы лучше, а к вечеру мне стало хуже. Политрук доложил об этом комбату, и тот приказал отправить меня в медсанбат. В сопровождении красноармейца-санитара побрел я по плотине гидростанции на восточный берег Днепра.

Из медсанбата переправили меня в Новочеркасский эвакогоспиталь. Он находился невдалеке от тех самых Персиановских лагерей, откуда мы чуть больше месяца назад уходили на фронт.

Мне было тогда всего двадцать два года, и, может быть, поэтому врачи быстро подняли меня на ноги: уже 8 сентября выписали с предписанием явиться в отдел кадров Северо-Кавказского военного округа. А оттуда меня направили в штаб 343-й стрелковой дивизии, которая формировалась в Ставрополе.