Шаг за грань - [87]
И тут ударил барабан. Не гулкий и мягкий, как вначале, а рассыпчатый, сухой и злой.
Барабан бил дробно, громко и упорно. Все, кто напряженно смотрел в сторону, откуда опускался огонь (словно бы это по-настоящему, словно бы не постановка…), повернулись в сторону этого звука.
По мостовой – навстречу дымным колоннам и клинкам из багрового пламени, навстречу давящему реву Нашествия – шел мальчишка. Просто мальчишка, без формы. Он шел и бил в высокий барабан, не глядя по сторонам. На середине площади мальчишка показался совсем маленьким, беспомощным и… упрямым. Он чуть приостановился, глянул на нависающие над ним столбы пламени – и выбил раскатистую дробь призыва.
Ответ пришел сразу…
…Они шли вперемешку – скауты и пионеры, – не чеканя шаг, но в ногу. Яростно били барабаны, и серебряным звоном пели фанфары. Лица. Взгляды. Ноги, делающие шаг – шаг – шаг – навстречу грозной силе, которая там, за горизонтом, приближа…
Да нет. Нашествие больше не приближалось.
Последний ряд мальчишек замаячил спинами в конце площади. А потом оттуда вдруг, придерживая на боку барабан, выбежал тот, первый, мальчишка. Подышал, огляделся, махнул рукой и крикнул (его голос услышали все) звонко и отчаянно:
– Ну?! Давайте, что же вы?!
И – бросился догонять уходящих своих.
А на площадь потекли реки боевых знамен. Уже не мальчишки – армейские оркестры шагали по мостовой плотными рядами, и люди, узнав музыку, почти одновременно запели – запел весь город, и каждый из поющих знал, что сейчас поют и у многочисленных экранов по всей Галактике Человека… А следом за оркестрами катились чеканные ряды боевых полков и батальонов, и им не было конца…
Нашествие еще взрыкивало, лязгало, гремело, но уже огрызаясь и затихая. А песня Землян ширилась – куплет на русском, куплет на английском… И шли, шли, шли, сотрясая твердь, колонны боевых машин и похожих на машины солдат…
Сотни тысяч голов поднялись к небу. По нему – навстречу рушащимся гаснущими осколками огненным мечам, навстречу разносимым ветром черным дымовым колоннам – скакал Хадарнави, русский серебряный всадник, заносивший копье, а у ног его коня – слева и справа – неслись на врага Волки Британии. А за ними шли, оставляя в небе плотные полосы национальных дымов, десятки боевых машин…
Казалось, от восторженного рева сейчас рухнет небо…
– Тише, – сказал диктор, из ниоткуда, торжественно и спокойно, перекрыв и обрубив своим голосом сразу все, поселив в мире такую всеобъемлющую тишину, что становилось страшно…
И в эту тишину стали падать слова – числа потерь, названия погибших кораблей, уничтоженных баз и населенных пунктов… В небе сменялись картины – новые и новые, – печально и торжественно иллюстрировавшие сказанное.
– Мы не хотели этого! – вдруг снова перелился в стальной звон-гром голос диктора. – Этого хотели – ОНИ! Так пусть же платят! Смотрите и слушайте, люди Земли! Слушайте и смотрите, наши друзья! Мы – взяли с них эту цену!
Горели корабли Чужих. Полыхала техника. Валялось брошенное оружие. С громом всплывали гигантские горящие цифры: уничтожено… сожжено… захвачено… погибло… сдалось… А на площадь – на площадь вдруг вперемешку начали выходить пленные враги и выезжать буксирующие образцы трофейной техники транспортеры.
И этому потоку тоже не было конца.
Взорвался над головами зрителей корабль-чудовище…
Люди молчали. Они молчали и просто смотрели. Без криков, без гнева, без радости. Они смотрели, как течет мимо унылая река, над которой гремели и гремели, жгли и давили числа, числа, числа потерь Чужих…
Вдоль дороги, на обочинах, бесконечно громоздились трупы джаго – искалеченные, срубленные беспощадным и точным огнем не в бою – во время бегства. Дико, но многие еще сжимали в скрюченных смертью лапах, словно пытаясь удержать и после гибели, разные украденные в брошенных домах колонистов вещи. По дороге шли земные солдаты и ополченцы, не глядя по сторонам. Только один – почти мальчишка – вдруг сбежал на обочину, выхватил у одного мертвеца какой-то медальон, обтер и бережно спрятал под куртку, за ворот разгрузки. Поднял строгие, внимательные глаза – ставшие огромными, заполнившие мир над городом Варшау, над Землей…
Сержант-вербовщик, не попавший на парад из-за того, что ему выпало дежурство, стоял у двери и курил. Это он мог себе позволить только на работе, а точнее – в краткие минуты после нее. На работе курить – значило ронять престиж вооруженных сил. Дома – нарываться на пламенные филиппики младшего сына, который был уверен, что курить – это скатываться к состоянию обезьяны. Хотя сержант не раз замечал ему, что обезьяны не курят. И еще он несколько раз порывался бросить – не получалось, привычка въелась с почти детского возраста намертво…
