Шаг в небеса - [81]

— Вы с чем прилетели, товарищ дилеанский шпион? — спросил у меня Бессараб.

— Я из крепости Китобоев, — ответил я слегка невпопад. — Представляю сейчас всех летунов крепости Соловец. Мы были отправлены к китобоям по приказу коменданта Соловца.

— Знаю уже, — не слишком вежливо перебил меня Бессараб. — Значит так. Что с вами делать – я не знаю. Так что пока придётся вам посидеть в гостях у Бронда. Взять к себе не могу. Хотя и нужны мне летуны, а не имею права – насчёт всего соловецкого гарнизона есть отдельный приказ. За вами прибудут люди с особыми распоряжениями. Я доложил наверх, где именно находятся летуны крепости. У вас больше ничего нет, товарищ военлёт?

— Никак нет, — отчеканил я.

— Тогда свободен. Отправляйся в крепость Китобоев и сообщи новости остальным товарищам военлётам.

И уже когда я выходил из палатки, командарм остановил меня и сказал:

— Мне тоже это не нравится. Военлётов не хватает – они нужны как воздух. Есть приказ о тех, кто газовую атаку пережил. И вы под него подпадаете. Так что ничего я поделать не могу. Как бы ни хотелось.

Не то, чтобы я был так уж не рад тому факту, что не отправлюсь на фронт. Воевать мне не хотелось совсем. Я ведь от войны сбежал на Урдский север, но она нашла меня и там. Теперь же, когда я смирился с тем, что быть мне снова военлётом, из-за военной бюрократии оказываюсь в тылу неизвестно насколько долго. Судьба всё же любит играть с нами.

Оставаться в крепости Китобоев, когда родина ведёт войну, не хотелось никому, кроме меня. Я, конечно, тоже делал вид, что рвусь на фронт, стараясь не переиграть. Ведь Урд всё же был моим пристанищем, а не родиной. И имей я возможность – сбежал бы ещё дальше. Только б от войны подальше. Но пока я военлёт Народного государства, сделать этого я не могу. Слишком велик риск.

Больше всех возмущался, конечно же, комэск Всполох.

— Да плевать на все эти приказы! Есть только один приказ во время войны – вперёд на врага! И нет приказа сидеть в тылу! Нет, товарищи военлёты, вы как хотите, а я – сбегу. И Бронд меня не удержит.

Сидевший с нами командор Китобоев только рассмеялся. Он много времени проводил с нами. Мы сидели и часто пили ту самую казёнку, которую Бронд получил за пленение «Дерфлингера». За это время Бронд даже ухитрился худо-бедно выучить урдский язык, хотя говорил он намного хуже, чем я.

— Я никого из вас не держу, — сказал он Всполоху. — Летите, куда вам угодно. Хоть бы и сразу на фронт. Аэропланы ваши полностью отремонтированы – так что хоть сейчас в бой.

— Вот именно! А мы тут сидим и казёнку трескаем. Будто и нет войны. И враг нашу землю не топчет.

— Кстати, уже не топчет, — заметил я. — После атаки из Соловца Брунике отвёл свои войска почти к самому Берестью. А теперь товарищ Бессараб окончательно вытеснил блицкриговцев за границу. Теперь линия фронта проходит как раз по ней. Бои, кстати, почти затихли. Видимо, снова начинается окопная война.

— Да какая бы ни была, а это война, — упорствовал Всполох. — И мы должны быть там.

— Думаю, скоро будете, — Бронд разлил всем очередную бутылку казёнки. — Военлёты всегда нужны, значит, исправят приказ – в той части, которая вас касается – и отправитесь вы на фронт.

Пока же нам оставалось гостить у Бронда. И предаваться безделью. А от безделья тянуло пить. Делать-то всё равно нечего. Первое время ещё наблюдали за починкой наших аэропланов. Но когда их отремонтировали, делать стало нечего вообще.

Вот и сидели мы часами у Бронда, коротая время за разговорами и казёнкой.

Однако в эту спокойную и размеренную жизнь с казёнкой и длинными разговорами ворвался вихрем товарищ Гневомир.

Он примчался на «Народнике» – безразгоннике урдской модели, первом аэроплане, сделанном в Народном государстве. Это была двухместная машина. За рычагами её сидел опытный летун, а страж располагался у него за спиной.

Едва ли не все свободные от дел выбежали на лётное поле – поглядеть, кто же это прилетел. Конечно же, я и мои товарищи военлёты из Соловца, не были исключением. Особенно после того, как Баташ узнал в летящем к крепости безразгоннике именно двухместную модель «Народника».

Летун легко выбрался из кабины аэроплана. А вот пассажир вылезал долго. Он явно не был привычен к перелётам. Тем более, к долгим. Судя по скованным движениям пассажира, в небе ему пришлось провести не один час.

— Товарищи! — выкрикнул пассажир, которым был не кто иной, как Гневомир. — Мне нужно поговорить с вами и комендантом этой крепости. Немедленно.

Я понял, что хороших новостей ждать не приходится.

Мы собрались в привычной уже комнате Бронда. Командор даже вынул из ящика бутылку, но страж отрицательно замахал руками.

— Нет-нет-нет! — сказал он. — Разговор у нас будет коротким. И мне как можно скорее надо будет вылетать.

Воспользовавшись возможностью, Гневомир с удовольствием вытянул ноги. А затем неожиданно опёрся руками на стол и уронил голову в раскрытые ладони.

— Что стряслось, товарищ Гневомир? — обратился я к нему на правах человека, знающего его лучше остальных. Собственно, никто, кроме меня, Гневомира не видел в глаза до этого дня.

— Нам ударили в спину, товарищи, — сказал он. Голос стража Революции звучал несколько невнятно. Он не отрывал ладоней от лица. — В то время, как вы вели бои под Берестьем и Соловцом против фельдмаршала Брунике, на юге блицкриговцы перешли границу. Двумя корпусами при поддержке цириков князя Махсоджана. Собственно, наше нападение на Баджей и стало поводом для объявления войны. Блицкриг и Махсоджана поддержала Бейликская порта. Армия Гюрай-бея, которая насчитывает несколько сот тысяч солдат. Пограничные заставы и крепости не продержались и нескольких часов. Их просто завалили трупами бейликов. В Порте не привыкли считаться с потерями. Дешт захватили через три дня после начала войны. Как только стало известно о наших поражениях, многие князья Великой степи присоединились к Махсоджану, вспомнив о его религиозном титуле и «оскорблении веры», которые мы нанесли им, уничтожив Баджей.