Ш-ш-а... - [5]
Он шагал, бормотал, а я двигался следом, притворяясь, будто понимаю, о чем идет речь. Начинаю представлять, что будет, когда Рей Стиль станет первым белым парнем, работающим в Шарашке. Точно буду звездой, даже знаменитее, чем вчера вечером. Уже вижу, как мэр вручает мне ключ от города, большой золотой сверкающий ключ. Президент объявляет Национальный День Рея Стиля. Мне все должны отдавать честь. Если вам повезет, то я блесну жетоном, врученным шерифом. Вы подмигнете, протянете пять, а я отдерну руку в последний момент точно так же, как Джимми. Иду, иду не оглядываясь, ни разу не оглянувшись назад.
Только одна проблема. Мы стоим перед огромным зданием с бронзовой дверью. Оно кажется знакомым, да никак не могу припомнить, что это такое. Проблема же вот в чем. Я видел, как отсюда время от времени, главным образом по воскресеньям, хотя и в другие дни тоже, выходят в черных толпах белые люди. Значит, если Джимми говорил правду, это не Шарашка.
– Мне послышалось, вы сказали, это и есть чертова Шарашка?
– Самая настоящая, Чарли.
– Но туда белые люди заходят. В Шарашке не должно быть белых.
– Аминь всем, даже Черноглазой Бетти. Аххххххххххх. Мир исчезает!
Он покатил тележку, оставив меня перед зданием. Сумасшедший, и все.
Хуже того, я стою, неизвестно зачем, черт возьми, за пять миль от центра города, откуда теперь надо искать дорогу домой. При каждом повороте за угол кажется, будто кто-то в тот же самый момент полностью перерисовывает карту, а я как бы иду по предварительным наброскам. Поклянусь, через пару часов уже видел десять – двадцать раз каждое здание, включая так называемую Шарашку.
Когда, наконец, добрался до дома после долгих блужданий, догадайтесь, кто стоял на пороге, пристально на меня глядя. Распроклятый хозяин.
– Хочу словом с тобой перемолвиться, – объявил он. – Ты мне так и не заплатил оставшиеся двадцать баксов. Такова благодарность за мою доброту.
Я для вида пошарил в пустых карманах.
– Сейчас съезжу в банк. Просто забыл, вот и все.
Он покачал головой:
– Господи боже мой, просто не знаю.
– Правильно, – бросил я на ходу. – Ни ты, ни Господь Бог, оба ни хрена не знаете.
3
Еду в автобусе в банк за двадцатью долларами. В автобусах есть кое-что нехорошее. В автобусах видишь самое худшее: сумасшедших, преступников, еще хуже – старух, напрочь перегородивших проход толстыми задницами, которые тычутся тебе прямо в лицо… никакого понятия о приличиях.
Помню, некий толстяк, сидя прямо позади водителя, завопил:
– Сволочь! Хрен лысый! Задница!
Водитель автобуса едет и едет, прикидываясь, будто не замечает, или, возможно, действительно не замечая, поскольку не происходит ничего необычного. Хотя кое о чем говорит. Автобус и должен тебя мордой в грязь тыкать. Вполне можно было б повесить на дверцах табличку с надписью: «Добро пожаловать, мразь». Проклятая машина то срывается с места, то тормозит, то гудит, то рычит. Едешь полдня на другой конец города, еще полдня обратно. По пути, может быть, вообще никуда не приедешь. Автобус ужасная, чудовищная вещь.
Впрочем, сейчас я сижу позади девушки в мягкой шляпе с висячими собачьими ушами. Оранжевая, очень красивая шляпа. Серебристая кофта сверкает, как скафандр астронавта. Большие карие глаза широко открыты, наблюдают, блуждают, парят шоколадными «летающими тарелками».
Когда-то давно я гадал, не прилетают ли птицы на подоконник, чтоб мне досадить, покуковать в уши, что-то прочирикать, повозиться, подраться, прошептать ш-ш-ш-бу-бу-бу-чик-чирик-ку-ку-ку – фьють. Точно также и девушки сбивают мир с толку, рисуя в тетрадках сердечки.
В детстве мама рассказывала о девушках. «Рей, – говорила она, – если вдруг какая-то дурочка ласково с тобой заговорит и выпятит пухлые губки, запомни, любой такой девушке от тебя что-то нужно или они попросту над тобой потешаются».
Однако новая подружка смотрит на меня, только чуточку приоткрыв рот, словно хочет свистнуть или что-то сказать, а вышло лишь одно слово:
– Чао-какао.
– Что?
– Чао-какао. Салют.
– Не знаю… не могу…
Она сунула мне свой рюкзак. Из открытого клапана торчат книжки с картинками, карандаши. На правой руке девушки дико сверкает кольцо, постоянно меняя цвета.
– Что это у тебя за кольцо?
– Мунный камень.
– Лунный?
– Мунный, мунный.
– Что это еще за хренов камень – мунный? Ох, черт возьми, понятно, из тех, что меняются по настроению.
Она кивнула, шлепнула по рюкзаку:
– Попрешь.
– Попру? Да ведь мы с тобой едва знакомы.
Она снова ткнула кулаком в рюкзак:
– Ты попрешь.
– Попру?
– Попрешь.
Ладно, думаю я, понесу твой рюкзак. То есть она и наполовину не такая дурная, хотя плоховато выражается для своего возраста.
На следующей остановке пнула меня в ногу:
– Тащи.
Я пропустил ее в дверцу. По – моему, до банка отсюда всего час-другой ходьбы.
Мы прошли полквартала до серебристого трейлера. Она поднялась по лестничке, протянула открытые руки. Я вложил в них рюкзак, потянулся поцеловать на прощание. Она уронила книги. Видимо, поцелуй привел ее в жуткое настроение, потому что кольцо стало угольно-черным. Потом я увидел мелькнувший кулак, врезавшийся мне в лицо в полудюйме под глазом, черт побери.
Немолодой толстеющий художник Морис, глядя на золотую рыбку в банке на кухонном столе, размышляет о том, сумеет ли он – почти утратив связь с земным – в последний раз выплыть со дна жизни на поверхность и, поймав ускользающую улыбку жены Шейлы, написать ее портрет. А читатель в это время попадает в сети, наброшенные фокусником Полом А. Тотом, и как зачарованный следит за попытками героя вернуться в мир людей…
Джонатан Томас, по прозвищу Бродяга, получил письмо, в котором его угрожают убить. Покинув толстуху жену, негритянку Рози, он начинает свое путешествие по бывшим подружкам, пытаясь выяснить, кто же из них написал ему такое жуткое послание…
Этот сборник стихов и прозы посвящён лихим 90-м годам прошлого века, начиная с августовских событий 1991 года, которые многое изменили и в государстве, и в личной судьбе миллионов людей. Это были самые трудные годы, проверявшие общество на прочность, а нас всех — на порядочность и верность. Эта книга обо мне и о моих друзьях, которые есть и которых уже нет. В сборнике также публикуются стихи и проза 70—80-х годов прошлого века.
Перед вами книга человека, которому есть что сказать. Она написана моряком, потому — о возвращении. Мужчиной, потому — о женщинах. Современником — о людях, среди людей. Человеком, знающим цену каждому часу, прожитому на земле и на море. Значит — вдвойне. Он обладает талантом писать достоверно и зримо, просто и трогательно. Поэтому читатель становится участником событий. Перо автора заряжает энергией, хочется понять и искать тот исток, который питает человеческую душу.
Когда в Южной Дакоте происходит кровавая резня индейских племен, трехлетняя Эмили остается без матери. Путешествующий английский фотограф забирает сиротку с собой, чтобы воспитывать ее в своем особняке в Йоркшире. Девочка растет, ходит в школу, учится читать. Вся деревня полнится слухами и вопросами: откуда на самом деле взялась Эмили и какого она происхождения? Фотограф вынужден идти на уловки и дарит уже выросшей девушке неожиданный подарок — велосипед. Вскоре вылазки в отдаленные уголки приводят Эмили к открытию тайны, которая поделит всю деревню пополам.
Из сборника «Соло для оркестра». Чехословацкий рассказ. 70—80-е годы, 1987.
Генерал-лейтенант Александр Александрович Боровский зачитал приказ командующего Добровольческой армии генерала от инфантерии Лавра Георгиевича Корнилова, который гласил, что прапорщик де Боде украл петуха, то есть совершил акт мародёрства, прапорщика отдать под суд, суду разобраться с данным делом и сурово наказать виновного, о выполнении — доложить.