Сфумато - [3]

Иногда, подвыпив, Иван Павлович вставал и, широко раскинув худые руки, показывал, как птица летит и вдруг — раз — и падает, околевшая от холода.

— Хрясь, Маркович, она оземь и разлетается на осколки, не соберёшь.

— Ужас, — покорно соглашался Давид Маркович и начинал собираться.

Эта пантомима означала, что друг устал и скоро будет спать.

Навстречу проехал новенький трактор. Красный, с жёлтыми иероглифами на двери кабины. «Верный братскому союзу», — автоматически прочел Давид Маркович. Китайский давался ему тяжело, но выбора не было. Конвенция требовала.

При воспоминании о Конвенции у Давида Марковича испортилось настроение. У него был самый бесполезный в его ситуации язык — немецкий. Немецкий — это кластер «100 плюс», совсем рядом с домом. Бывшим домом.

Там лето, к которому не надо привыкать. И там не надо учить китайский. Но туда не попасть. За несколько лет до Конвенции он, тридцатилетний журналист без постоянного места, нашёл работу мечты, как потом выяснилось, в сомнительном «средстве массового радиопрограммирования». Так было указано в его приговоре.

Он готовил тексты для новостей, которые читали ведущие. Тогда он завидовал ведущим, их известности, их знали все, и это было незаслуженно, они были глупыми и вальяжными, но их приглашали на вечеринки, им наливали вино и виски. Он хотел стать ведущим и стал бы.

Но потом, когда всех ведущих отправили осваивать мерзлоту в кластер «5000 плюс», Давид Маркович завидовать перестал, хотя там даже китайский был не нужен, там по Конвенции языком братских народов был принят русский.

— Ибу ибуди — хуэйдао муди[1], — пробормотал Давид Маркович, подходя к госпродлавке.

Слепень в очередной раз увернулся от ветки в руках человека и, устав, приземлился на табличку над дверью. Давид Маркович, автоматически отслеживавший траекторию своего назойливого спутника, отвлёкся от размышлений и посмотрел на место его посадки. Что-то было не так. Слепень сидел на высыхающей чёрной краске, которая сначала держала его за ноги, а потом, когда он, пытаясь взлететь, довёл амплитуду размаха крыльев до максимальной, прихватила и за них.

Сама табличка изменилась.

«СОДОМИТАМ ВХОД» было теперь написано на пей. Слово «ВОСПРЕЩЁН», что размещалось второй строкой, кто-то совсем недавно закрасил.

О не зря погибшем слепне Давид Маркович уже не думал. Дело было плохо. Хотелось колотить в дверь тараном, бить в набат, но надо было быть осторожным, и он постучал их особым стуком, с паузами и дробями.

Иван Павлович не спал, это было время их утреннего кофе – из зерна, пережаренного особым образом.

— Доброе утро, Давид, заходи, — поприветствовал обычного своего утреннего гостя Иван Павлович.

— Опасная ситуация, Ваня, — шепнул Давид Маркович, поднимая глаза к табличке.

Иван Павлович вышел, развернулся, посмотрел.

— Грёбаный ЦПС, — выругался он.

— Думаешь, такая нелепая провокация? — спросил Давид Маркович.

— Ну а кто ещё? Менты не меняются. Вчера же заходил, ты сам видел. Смотрел кругом. Я ж продлавка. Под особым надзором. Не было печали. Конец квартала, июнь, им показатели нужны.

Иван Павлович до бэкграунда был крупным полицейским начальником и знал, что говорил.

— Оперуполномоченный отдела ЦПС кластера «Северо-Восток 2000 плюс» Тарасевич, — мягко улыбаясь, скороговоркой, но разборчиво представился накануне Ивану Павловичу невысокий, рано начавший лысеть молодой человек с рассеянным взглядом.

Лавку пора было закрывать, вечерело, и Давид Маркович зашёл к Ивану Павловичу, как он часто делал по дороге домой, без нужды — выпить чаю и поговорить ни о чём.

Сейчас он стоял у двери и смотрел на посетителя.

— Что за ЦПС? – очень серьёзно переспросил Иван Павлович.

— Центр противодействия содомитам, – так же мягко ответил оперуполномоченный.

— Чем я могу вам помочь?

— Я, собственно, познакомиться. Объект у вас поднадзорный, государственная продуктовая лавка.

— Так нас по этой части Центр противодействия чуждым ценностям надзирает.

— ЦПЧЦ эффективно продолжает функционирование. ЦПС выделен из него ввиду особой важности данного направления деятельности, — официально и неожиданно строго ответил оперуполномоченный.

— Коллектив вверенного мне учреждения продуктовой торговли неукоснительно соблюдает руководящие указания Центрального конвенциального совета, — в тон ему ответил Иван Павлович.

Видно было, что тон этот ему знаком и привычен.

— Табличка у вас, смотрю, имеется, образцу соответствует, — похвалил Тарасевич, уходя, Ивана Павловича.

Давид Маркович смотрел на друга удивлённо. Тот никуда не торопился.

— В ментовке ничего никогда не меняется, друг мой, — улыбаясь, повторил Иван Павлович, — до 10 у них совещание. Потом соберутся. Ехать им до нас 15 минут. У меня ещё почти полтора часа. Иди к себе. Я за краской.

И пошёл в подсобку.

Давид Маркович достал пачку сигарет, вытянул одну и закурил.

Спокойствие Ивана Павловича его восхищало. За отсутствие таблички на продлавке могли отправить на месяц в лесхозпром, корчевать пни за дорогими китайскими братьями-лесорубами. А за такую табличку — «СОДОМИТАМ ВХОД», легко сложилось бы и уголовное дело за пропаганду чуждых ценностей. А это — повышение уровня бэкграунда. И снова мерзлота.