Сфинкс - [92]

— Ваша жена работала с ныряльщиком Фахиром Алсайлой?

Я поднял голову и постарался сосредоточить взгляд на лице следователя. Его глаза плавали кругами — круговертью множества обманчиво сочувственных карих радужек. Мелькнула нелепая мысль — вот бы поймать хотя бы одну.

— Не слышал такой фамилии, — солгал я.

— Может быть, вы знаете Гермеса Хемидеса? — настаивал полицейский.

Я отказался отвечать. Следователь кивнул, и стоявший сбоку охранник вздернул меня на ноги. В окне двери мелькнуло лицо глядящего на меня мужчины. Оно показалось мне мучительно знакомым, и сквозь туман в голове я пытался припомнить, где его видел. Память возвращалась осколками: передача «Панорама» на лондонском телевидении, принц Маджед, его «правая рука». Попутчик Омара.

Появился полицейский и сообщил следователю, что Мосри ждет в коридоре. Звук имени, подобно горячим углям, накалил воздух. Я уцепился за него, пытаясь восстановить память. Мосри. Следователь кивнул, и Мосри вошел в кабинет. Показалось, что температура в комнате сразу упала. Человек источал какой-то кислотный запах. Он пристально посмотрел на меня, взгляд буравил череп, но мне не хватило сил отвернуться. Пугало отсутствие на его лице всяких эмоций, а ощущение исключительного ума почти приводило в ужас. Я вспомнил, как несколько лет назад встретил в Анголе полевого командира, который брал в солдаты и безжалостно убивал детей. Во второй раз в жизни я почувствовал, что рядом со мной не человек, а воплощение зла. И, несмотря на изнеможение, страх снова стиснул горло. Связь легко прослеживалась: Омар — Мосри — Маджед. Астрариум. У меня не было уверенности, но я подозревал, что все это связано с намерением Садата открыть Египет Западу и, возможно, с планами Картера провести переговоры об установлении мира в регионе. Я понимал одно — нельзя допустить, чтобы астрариум попал в руки Маджеда, иначе будет беда.

Следователь кивнул вошедшему с нервозной почтительностью. И у меня появилось сомнение, что я сумею пережить этот допрос. Мосри, не сводя с меня глаз, пододвинул стул и уселся в углу, на его губах играла едва заметная улыбка. А я еле сдерживался, чтобы не закричать.

Допрос начался с новой напористостью.

— Отвечайте! — рявкнул следователь и ударил кулаком по столу.

— Понятия не имею, о чем вы спрашиваете, — отозвался я.

— Может, это освежит вашу память? — Следователь выхватил из папки черно-белую фотографию. На снимке были изображены мы с Гермесом Хемидесом на похоронах Изабеллы.

— Дайте позвонить в посольство Великобритании. Я британский гражданин, и у меня есть право… — Я потерял счет, сколько раз произносил эту фразу, превратившуюся в набор слов, за которые держался как за плотик, чтобы сохранить на плаву свой рассудок. Слова потеряли смысл, стали просто цепочкой соединенных друг с другом звуков, в конце которой грезилось спасение.

Не удостоив ответом, следователь схватил толстый карандаш, что-то черкнул на листе бумаги и показал мне.

— Узнаете? — Это было грубое изображение иероглифа Ба.

— Конечно. По работе жены мне известно, что это Ба — древнеегипетская птица-душа.

— Примитивный символ примитивной культуры. Только на Западе способны романтизировать подобные сказки. Но еще это символ нелегальной организации. Мистер Уарнок, вам известно, что это за организация?

Комната начала вращаться. От усталости пропали все ощущения.

— Можно мне сесть?

Следователь покосился на Мосри, словно ожидая приказа. Тот кивнул. Полицейский сделал выпад в мою сторону, будто намереваясь нанести удар, но в последнее мгновение его кулак отвернул, протаранив воздух, и я потерял сознание.

Ее духи — ниточка, свитая из аромата мускуса и лимона, — вернули меня ко времени нашего знакомства. Если я открою глаза, она исчезнет; это был волшебный обман, солнечный зайчик, танцующая на поверхности озера тень. Я глубоко вздохнул — мне очень хотелось, чтобы ее общество, каким бы иллюзорным оно ни было, продолжало согревать меня.

На лицо продолжало что-то сочиться, но я старался не просыпаться — чувствовал: если окончательно проснусь, боль наполнит мои распухшие ноги и ступни. Когда-то я читал о лишившемся близкого человека нейрофизиологе, который выдвинул гипотезу, что мертвый продолжает существовать в том смысле, что память запечатлевает в нашем мозгу опыт общения с ним. Но не бесконечную вереницу разрозненных образов, а реальный, непрекращающийся диалог, базирующийся на десятилетних наблюдениях за ушедшим человеком и «знании» его натуры. Я не понимал, что в тот момент происходило со мной. Да это было не важно. Протянув руку, я вслепую коснулся пальцами теплой плоти.

— Изабелла.

Это был не вопрос, а обращение к тому, что не имело имени. Она стояла надо мной, и ее черные глаза светились мучительно знакомым насмешливым выражением. На ней было то же платье, что накануне последнего погружения.

— Изабелла.

Словно в ответ, она дотронулась до тюремной стены, покрытой, словно царапинами отчаяния, вязью граффити. Палец обвел неумелый рисунок рыбы, затем быка и, наконец, указал на женскую голову, увенчанную сплетающимися змеями.

— Рыба, бык, Медуза, — прошептал я, и образы сами запечатлелись в моей памяти.