Сфинкс - [139]

— Вы должны понять: вас заманили специально, чтобы во время обряда вы сыграли роль Осириса. Хотите вы того или нет, Оливер, но вы принадлежите подземному миру. Вы спаситель. И должны выполнить свою миссию до конца.

— Спаситель? Что вы такое несете?

— В Бехбейт-эль-Хагаре мы наткнулись на пророчество Банафрит, в котором говорится, что если астрариум когда-нибудь потеряется, единственным человеком, который сумеет осуществить его истинное предназначение и вернуть мумии Нектанеба, будет поклоняющийся Осирису жрец подземного мира — тот, кто извлекает из-под земли сокровища. Изабелла ведь не случайно выбрала вас в мужья, — почти с удовольствием закончил Гермес и покосился на меня.

Я не поверил своим ушам.

— Вы хотите, чтобы я взял на себя ответственность за астрариум, потому что так сказано в древнем пророчестве?

— Выбора нет. Но без меня у вас ничего не получится. Я вам нужен, Оливер. А вы мне. Пожалуйста, помогите. Во время обряда я пытался принудить вас уступить астрариум. Если бы у меня получилось, власть над ним перешла бы ко мне.

— Вы хотите сказать, что я один обладаю над ним властью?

— Обладали до тех пор, пока не набрали на его циферблатах дату своего рождения и таким образом вверили ему свою судьбу.

Я едва сдержался, чтобы не наброситься на Гермеса. Как он посмел предположить, что Изабелла вышла за меня замуж, потому что ей так велели? Но несмотря на гнев, почувствовал, как в голове пронесся ураган мыслей, подрывающих все, во что я раньше верил. Какой приговор вынес мне астрариум? В ушах застучала кровь, перед глазами завертелся калейдоскоп картин, одна страшнее другой: сердце Изабеллы плывет в воде, ее безжизненные глаза следят за мной, маленькая стрелка неумолимо движется вперед, приближая намеченный через два дня срок моей смерти, и тени из катакомб готовы броситься на меня. Я понимал, что надо остаться и заключить с Гермесом что-то вроде фаустовского договора, но вдруг лишился дара речи. Сделал несколько глотательных движений, стараясь справиться с паникой. Оттолкнул Гермеса. Мне хотелось одного — бежать.

Хриплым голосом я окликнул охранника и услышал в ответ хор стенаний заключенных, пока весь коридор не огласился какофонией человеческих страданий. А когда наконец, спотыкаясь, вышел во двор, мольбы Гермеса все еще звучали у меня в ушах.

43

Металлические ворота тюрьмы закрылись за мной. Я шел по направлению к главной улице — теперь спокойнее, но все еще пошатываясь оттого, что мозг лихорадочно пытался решить, как поступить дальше. Время приближалось к полудню, и на тротуары высыпало множество людей: с рынка возвращались женщины, мужчины неторопливо шли на обед, школьницы прогуливались, взявшись за руки. Изабелла меня любила, твердил я себе. Но сосуд нашего брака был расколот на черепки, и я не мог разобраться в их сложной россыпи. Неужели моя профессия была единственным фактором, который повлиял на решение Изабеллы выйти за меня замуж? Несла ли она для нее какой-то мистический смысл? Все, что раньше мне казалось твердым и незыблемым, вдруг стало превращаться в дым. Изабелла была моим якорем, основой жизни последние пять лет. И теперь меня убивала мысль, что наш брак — все, что мы делили: любовь и веру в нашу совместную жизнь, — был лишь химерой, и она выбрала меня не за то, каким я был, а за то, чем занимался.

Но если мой брак был ненастоящим, следовательно, и многое другое в жизни могло оказаться ложным. Я полагал, что работал на своем месте, но теперь начал сомневаться: много ли решений диктовалось моей свободной волей? Или я шел дорогой, которую мне указывал некий незримый властитель? Меня угнетало сознание, что какая-то часть моей судьбы была заранее предопределена. Это противоречило всей моей личной философии: моему атеизму, вере в свободу выбора и в то, что человек — хозяин своей судьбы. В голове звучали слова Гермеса о магии и жертвенности, и я слышал, как тикает стрелка, отмеряя последние часы моей жизни.

Волнами накатывало предчувствие беды. Я болезненно ощущал бег времени. Казалось, отовсюду отражался свет: от автомобильных зеркал, витрин магазинов, даже от металлических частей в конской упряжи. Надо было возвращаться в монастырь. Но что дальше?

За спиной взревел автомобильный мотор. За мной ехал черный «мерседес». За рулем сидел Мосри, рядом Омар и, что было всего страшнее, Хью Уоллингтон — на заднем сиденье. Дико оглянувшись, я нырнул в переулок. Машина выскочила на тротуар и поехала за мной. Люди разбегались, кричали женщины, по мостовой рассыпались фрукты, а автомобиль меня нагонял. Я закрыл глаза, почти обрадовавшись, что сейчас все кончится, но когда от бампера было всего несколько дюймов, чья-то рука втащила меня в проход.

Фахир.

— Сюда! — Он увлек меня в боковой проулок, затем в темный вход, как мне показалось, мусульманской мясной лавки.

— Вы считали меня воплощением Антихриста? — Амелия Лингерст стояла у стола, громадного сооружения в викторианском стиле, заваленного картами и бумагами. У стены я заметил изящный комод, уставленный фотографиями в рамках. На нескольких была изображена молодая Амелия в военной форме. Мое внимание привлек снимок, где она сидела на танке в обществе двух улыбающихся британских солдат. Внизу была подпись: «Синай, 1944». — Что-то вроде дьяволицы в твиде. — Она улыбнулась и принялась расхаживать по комнате.