Сфера - [46]

– Похоже на то, – ответила Мэй.

Он развернулся к жилистому циркачу:

– Совсем *****,[20] клоун?

Кальден?

Жонглер с рапирами поглядел на Мэй, уверил себя, что она жива, а уверившись, перевел взгляд на того, кто теперь стоял перед ним.

И впрямь Кальден. Мэй уже не сомневалась. Тот же каллиграфический силуэт. Белая футболка, вырез клином, серые брюки – в обтяжку, как и джинсы в прошлый раз. Мэй ни в жизнь бы не подумала, что этот человек склонен лезть в драку, и однако сейчас он выкатил грудь и напружинил руки, а циркач невозмутимо его разглядывал, словно решал, играть ли роль дальше, остаться в цирке, закончить представление в гигантской, процветающей, влиятельной корпорации и получить гонорар, к тому же крупный, или подраться с этим парнем на глазах у двух сотен зрителей.

В конце концов он решил улыбнуться, театрально покрутил усы и отошел.

– Нехорошо получилось, – сказал Кальден, помогая Мэй встать. – Ты точно цела?

Мэй сказала, что да. Усатый ее не коснулся, только испугал, да и то всего на миг.

Она поглядела Кальдену в лицо – во внезапном синем свете оно походило на скульптуру Бранкузи:[21] гладкое, идеально овальное. Брови – как римские арки, нос – как мордочка мелкого морского зверька.

– Этим мудакам вообще здесь не место, – сказал Кальден. – Свора придворных шутов явилась развлекать королей. Не вижу смысла, – прибавил он, встав на цыпочки и озираясь. – Пойдем отсюда, а?

По пути они отыскали стол с едой и питьем, взяли тапас, сосиски, стаканы с красным вином и перешли под лимонные деревья за «Эпохой Викингов».

– Ты не помнишь, как меня зовут, – сказала Мэй.

– Не-а. Но я тебя знаю и хотел повидаться. Потому и был рядом, когда усатый напрыгнул.

– Мэй.

– Точно. Я Кальден.

– Я знаю. Я запоминаю имена.

– А я стараюсь. Постоянно. Так ты дружишь с Джосией и Дениз? – спросил он.

– Не знаю. Ага. Они мне проводили экскурсию в первый день, ну и мы потом пересекались. А что?

– Да так.

– А ты-то чем тут занимаешься?

– А Дэн? Ты тусуешься с Дэном?

– Дэн – мой начальник. Ты не скажешь, чем занимаешься, да?

– Хочешь лимон? – спросил он и встал. Не отрывая взгляда от Мэй, потянулся к ветке и сорвал крупный лимон. Была в этом маскулинная грация – в этом плавном движении вверх, на удивление медленном, – похоже на ныряльщика. Вручил ей добычу, даже не взглянув.

– Зеленый, – сказала Мэй.

Он сощурился, вгляделся:

– Ой. Я думал, получится. Сорвал самый крупный, какой попался. Должен был оказаться желтым. Давай, вставай.

Он протянул ей руку, помог встать, поставил в шаге от кроны. Потом обнял ствол и затряс, пока лимоны не посыпались дождем. Пять или шесть упали на Мэй.

– Господи боже. Извини, – сказал он. – Я придурок.

– Да нет. Все хорошо, – ответила она. – Они тяжелые, два попали по голове. Мне понравилось.

И тогда он к ней прикоснулся – ладонью обхватил ей затылок.

– Очень больно?

Она сказала, что все нормально.

– Кого любим, того и губим, – сказал он, и его лицо нависло над нею темным пятном. Будто сообразив, что это он такое сказал, Кальден откашлялся. – Ну, короче. Так мои родители говорили. А они меня любили беззаветно.

* * *

Утром Мэй позвонила Энни – та мчалась в аэропорт, улетала в Мехико разруливать какой-то законодательный дурдом.

– Я познакомилась с загадочным человеком, – сообщила Мэй.

– Это хорошо. Я невеликая поклонница того, другого. Галлиполи.

– Гаравенты.

– Фрэнсиса. Он нервозный мышь. А этот новый? Что нам о нем известно? – Мэй чувствовала, как Энни подгоняет разговор.

Мэй попыталась описать, но поняла, что ей недостает данных.

– Худой. Карие глаза, довольно высокий…

– И все? Карие глаза и довольно высокий?

– Нет, погоди, – сказала Мэй, сама над собой смеясь. – У него были седые волосы. Он седой.

– Стоп. Что?

– Он молодой, но седой.

– Так. Мэй. Это ничего, если тебе нравятся деды…

– Да нет. Он молодой, точно.

– Моложе тридцати, но седой?

– Клянусь тебе.

– Я здесь таких не знаю.

– Ты знаешь все десять тысяч человек?

– Может, у него временный контракт. Фамилию спрашивала?

– Пыталась, но он очень уклончивый.

– Ха. Как-то не ЭкоСферно, а? И прямо седой?

– Почти белый.

– Как пловец? У них шампунь такой, знаешь?

– Нет. Не серебристый. Просто седой. Как старик.

– И ты уверена, что он не старик? Типа как с улицы?

– Нет, не такой.

– Ты по улицам бродила, Мэй? Тебя возбуждает стариковский запах? Если мужик сильно старше? Затхлый, знаешь? Как мокрая картонка. Тебе нравится?

– Я тебя умоляю.

Но Энни развлекалась и остановиться не пожелала:

– Пожалуй, это утешительно – знать, что он всегда может монетизировать пенсионные накопления. И он, наверное, так благодарен за малейшую нежность… Ой ёпть. Я в аэропорту. Перезвоню.

Энни не перезвонила, но слала сообщения из самолета, а потом из Мехико – забрасывала Мэй фотографиями всяких уличных стариков. «Этот? Или этот? Или этот? Ese? Ese?[22]»

Мэй оставалось только недоумевать. Как это она не выяснила фамилию Кальдена? Она порылась в справочнике компании и ни одного Кальдена не нашла. Попробовала Кальдана, Кальдина, Хальдена. Ничего. Может, она неправильно пишет, неверно расслышала? Можно было бы поискать точнее, если б она знала, из какого он отдела, в каком корпусе работает, но она не знала ничегошеньки.