Сезон охоты на единорогов - [11]

Лучше делать и каяться, чем не делать и каяться.

Подняться оказалось просто. Сложнее спугнуть любознательного дятла, напрочь потерявшего инстинкт самосохранения и не улетающего с моих вещей. Вот ведь настырная птица! Он так и рвался запрыгнуть на руки… Пришлось зарычать.

Птах тут же сорвался с места и понёсся в гущу леса, тревожной стрекотнёй оповещая собратьев о появлении хищника. Двуногого и не имеющего представления о справедливости и законах мира. Ничего, зато потом возле людей будет настороже.

Взвалил на плечи рюкзак и снова застыл в неуверенности. Тяжело незнание следующего шага. Словно по топям пешком. Один вопрос гложет: нужно ли мне это? Не знаю. Совсем… Нужно. И не нужно. Но и просто сидеть здесь, в относительной безопасности, пуская сопли по поводу своей прогнившей судьбы уже не могу! Я поднял глаза и посмотрел на солнце сквозь нависающие надо мной защитным тентом листья. Ослепляющее и взращивающее жизнь. Дающее и уничтожающее. Совершенство. Недостигаемое и потому — прекрасное. Жизнь — истинная ценность человека. И не обязательно — его собственная жизнь.

Я встряхнул рюкзак, подтягивая поясную лямку, и стронулся в дорогу. Тропа с уже едва ощутимым следом ночного гостя должна была вывести меня к его дому.

…

Это было настоящее село — в нём стояла каменная церквушка. Как положено — с часовней и заброшенным большим кладбищем вокруг. Я оставил его по правую сторону, проходя по следу Евгения. Потом по левую руку — несколько рядов ветхих старых домов, и среди них развалюха сарайного типа со скромной надписью «Универсам». Зашёл, конечно… Не с пустыми же руками идти.

В давно не ремонтированном помещении с побелкой, свисающей с низкого потолка серыми хлопьями, и стенами, устланными мозаикой растрескавшейся краски, всего и стояло-то два стеллажа — один с продуктами, другой с промтоварами, а между ними — крепко сколоченный из досок прилавок. Скудные запасы действительно важных съестных припасов перемежались яркими обёртками иностранных шоколадок и конфет. Тоска вымирающей русской деревни во всей своей красе.

Пока невидимая мне за стеллажами продавщица суетилась где-то в подсобном помещении, скрытом за фанерной перегородкой, я присматривал гостинцы для Чуды. Ребёнок всё-таки. То ли шоколадкой побаловать, то ли, вот, зефирок взять.

И вдруг осознал, что не один стою в торговом зальчике. Кто-то — неведомо кто — оказался опасно близко! Так, что через шаг уже — дистанция атаки!

Я резко развернулся, отшатываясь в сторону заранее. Собрался для боя.

И настороженно замер, ничего не предприняв.

На широком подоконнике сидел дедок, лет за сто. Сухой, с крученой временем спиной, длинной тощей бородой и хилыми сгустками седых волос на черепе.

Меж нами всего и было-то метра три, а никакого чувства Присутствия не возникло. Даже вед высокого уровня, скрывая свою силу, всё равно в окружающем мире оставляет след, мягкий фон своего могущества. А тут — тишина. То ли и вправду, человек, то ли моя судьба дальше будет незавидной…

Дедок хитро щурился на меня и стискивал в узловатых крепких ладонях посох. Ни палку какую, ни костыль, ни трость, а самый настоящий посох. С тяжёлым бронзовым набалдашником поверху и усиленным металлом нижним краем. Такие посохи у обычных людей не встретишь. Да и среди моих братьев не всякий за такой возьмётся. Вроде прост да лаконичен, а в сущность заглянешь, и сразу ясно, что дерево на него пошло не абы-какое, а горный можжевельник, и так — долгими ровными стволами, — он растёт не повсеместно, а только под приглядом знающих людей. Точнее не-людей. Да и не в этом мире.

Дедок усмехнулся, став на миг похожим сам на сморщенную дубовую кору, и поманил меня пальцем. Жест бесхитростный, никакой магии в нём, никакой ворожбы, а только всё равно меня сразу стронуло с места. Вроде и старость уважить, и повод подступить к окну да глянуть — что там да как.

— Ну, привет, страничек, — насмешливо прошамкал дедок, кладя подбородок на скрещенные на посохе руки. — Ты это… по делу тут, али от дела?

За стеклом мир оставался спокоен. Летняя жара, солнце припекает, дрожит лёгким маревом накалившийся воздух, бездвижны стоят деревья и пыльная трава. И «привратник» внутри молчит, не видя в этом летнем покое ничего, что могло бы встревожить опасностью.

Внутри чуть отпустило. Даже если дед и из наших, он явно не собирался нападать сам. А других поблизости не было. Ну или рядом вед такого уровня, что страшно подумать! Но такие обычно на мелких тархов, вроде меня, не размениваются.

Успокоив себя этим, я расстегнул пряжку поясного ремня и спустил рюкзак на пол.

Пристроился рядом, спиной вжимаясь в стену, чтобы видеть и зал, и краем взгляда — улицу за стеклом. Ну и странного деда, естественно.

— От дела, — наконец, отозвался я.

Дедок опять сморщился, словно кислятины объелся, и кашлянул в кулак:

— А чего так? Послужить, что ли, некому? Послушать кого?

Я бросил короткий взгляд на хитрого деда и демонстративно перенёс внимание на полки витрины с шоколадками.

— Отпуск у меня, — коротко отозвался я.

«Послужить», «послушать» — эти слова, конечно, и в человечьем обыденном лексиконе есть, но тэра-то их применяют в особом значении. Как сейчас. Итак, дед — один из наших. Что он тут забыл? По мою душу или эта встреча случайна? Один он тут или с десяток тархов укрылись в ближайших постройках, прикрытые мороком от хорошего веда?