Сейф - [7]

Выходит, полковник уже подумал над этим и, вероятно, у него есть какие-то идеи. Бобренок поднял глаза на Карего, как бы рассчитывая на помощь, но полковник промолчал. Майор потянулся к фотографии: четверо, видно, не очень трезвых мужчин в немецких мундирах улыбаются, таращась в объектив. Крайний слева — Мохнюк.

— А где Валбицын? — спросил Бобренок.

— Высокий, посредине, — объяснил Мохнюк.

Коротко подстриженный человек с удлиненным лицом, тонкими бровями и такими же тонкими, будто подведенными губами. Не улыбается, а вроде бы кривится с чувством собственного превосходства, словно попал в общество, не достойное его.

— Сегодня же получите фотографию Валбицына, — сказал Карий на удивление буднично, точно он с розыскниками уже обсудил все и остается выяснить лишь незначительные детали.

Однако Толкунов счел возможным переспросить:

— Выходит, товарищ полковник, вы поручаете нам разыскать сейф «Цеппелина»?

— Вам вместе со старшим лейтенантом Мохнюком.

Толкунов смерил Мохнюка не совсем одобряющим взглядом. Полковник понял его и объяснил:

— Щеглов уже приготовил старшему лейтенанту обмундирование, после обеда поезжайте в Сведбург.

— Зачем?.. — вдруг совсем по-домашнему развел руками Толкунов. — Зачем они вывезли сейф из Бреслау? Всего за каких-то паршивых тридцать километров?

Полковник посмотрел на него задумчиво. Спросил неожиданно, будто и некстати:

— Скажите, капитан, сколько у вас ранений?

— Три.

— А сколько ваших товарищей убито? С разумным и опытным врагом воюем, неужели, считаете, они не предвидели, что через несколько дней мы окружим Бреслау?

— Ну, — совсем простодушно парировал Толкунов, — об этом и я догадывался, но, скажите, почему они не забрали этот проклятый сейф в Берлин?

— Чтобы прибавить нам хлопот, — вполне серьезно заметил Бобренок, хотя глаза у него смеялись. — Чтобы не сидели мы с вами, капитан, без дела.

— Вот чертовы фрицы, — пробурчал Толкунов, — даже в контрразведку свой поганый нос стали совать. — Прищурившись, взглянул на Карего и спросил: — Думаете, что-то весьма хитромудрое задумали они и пока что затаились?

— Очевидно, да, — согласился полковник. — Вот найдем сейф и получим ответы на все ваши вопросы.

3

Миша сидел на бричке, оставленной под сараем, нарушив суровый порядок, установленный самим управляющим: должен был обязательно загнать бричку в сарай, предварительно очистив колеса от грязи. Но управляющий уже второй день не появляется на их хуторе. А сегодня утром прибежал Славка Мигуля. Он клялся и божился, что вчера через деревню на Сведбург прошли русские танки, сам видел их — с красными звездами на башнях — и разговаривал с танкистами, вот так, как сейчас говорит с ним, с Мишкой. Танкисты сказали, что Гитлеру капут и вообще капут всем фашистам, скоро Берлин станет нашим.

Миша слушал раскрыв рот, верил и не верил, знал, что вот-вот придут свои. Тут, в деревне Штокдорф, об этом только и судачили, но чтоб собственными глазами увидеть танки с красными звездами... К тому же этот Мигуля трепач, мог и соврать, однако, видно, не соврал, потому что ночью на востоке, где Бреслау, небо светилось и гремело так, будто разразилась гроза.

Да, судя по всему не сбрехал, ведь когда это было, чтобы управляющий хоть раз на дню не заглянул в коровник, не поинтересовался надоями молока... А сегодня утром Миша впервые сам без фрейлейн Эльзы слил молоко в бидоны и доставил к шоссе, откуда их отвозили грузовиком в Сведбург.

Внезапно Миша подумал, что мог бы не отвозить бидоны, обошлись бы проклятые немцы без молока. От этой крамольной мысли сначала стало страшно, но лишь на мгновение, какое-то неуловимое мгновение, ведь Миша уже точно знал, что все миновало — и страх, и унижение, и тяжелый труд от темна до темна. Может, еще сегодня он увидит своих. Наконец пришли, и он снова почувствует себя человеком. Но даже осознание этого почему-то не сняло тревоги: Миша подумал, что сейчас появится управляющий Кальтц или, чего доброго, сам молодой граф фон Шенк. Лишь за то, что не почистил бричку и не закатил ее в сарай, грозило суровое наказание, вплоть до отправления в лагерь...

Миша поежился, представив, как Генрих фон Шенк стегает его кнутом. Однажды он видел, как молодой граф полоснул по лицу конюха — француза Жана Рике. Тот неделю ходил с красной полосой на щеке. Лишь вспомнив эту сцену, Миша гневно сжал кулаки, почувствовав, как кровь бросилась в лицо.

Соскочив с брички, сердито пнул ее ногой, услышал, как гогочут гуси на мураве за сараем, и вдруг у него созрело решение. Он остановился лишь на миг, раздумывая, потом обогнул сарай, точно зная, как поступит сейчас.

Степенный гусак скосил на Мишу недовольный подозрительный глаз, зашипел угрожающе и вытянул шею, однако юноша, внезапно шагнув к нему, крепко схватил за шею, сжав ее. Гусь замахал крыльями, стараясь вырваться, однако Миша сжал так, будто сворачивал шею не гусаку, а самому управляющему — бычью, толстую, ненавистную шею Кальтца, раненного в руку еще под Дюнкерком. Жаль — в руку, а не в шею. Бравый вояка навсегда остался обер-лейтенантом, тупым, ограниченным, сварливым, жестоким, и Миша, вложив всю свою ярость и силу в кулаки, не заметил, что гусак уже отяжелел, опустив бессильные крылья.