Сейчас. Физика времени - [92]
Согласно легенде, пифагорейцы так расстроились, обнаружив иррациональность √2, что вышвырнули Гиппаса[248] – человека, который это открыл, – с ладьи в море. (Современная метафора на эту тему звучит немного иначе: «Бросьте его под автобус».) Доказательство Гиппаса вполне могло походить на то, которое я даю в Приложении 3, но существуют и другие симпатичные доказательства, причем одно из них основано на геометрии.
Согласно другому варианту легенды, пифагорейцы сочли природу числа √2 и факт ее открытия исполненными настолько глубокого смысла, что это число стало основой их религии. В этой истории они швырнули Гиппаса за борт в наказание за то, что он раскрыл эту величайшую тайну непосвященным. Тем не менее можно без всяких сомнений утверждать, что пифагорейцы в этой теореме открыли действительно глубокую истину: есть знание, существующее вне физической реальности; эта истина настолько поразительна, что они считали возможным сообщать ее только посвященным, давшим клятву хранить тайны пифагорейской веры. А Гиппас открыл, что нефизические истины – истины, не поддающиеся физической верификации, – в самом деле существуют.
Кинжал ли предо мной? И рукоятьюК моей руке? – Вот я тебя схвачу!Ты не даешься, а тебя все вижу…Так существуешь ли для ощупи,Как для очей, виденье роковое?Или кинжал – призрак, созданье лжи,Исшлец ты из пылающего мозга?У. Шекспир, «Макбет»[250]
«Если что-то невозможно измерить, его не существует». Мы воспринимаем эту сентенцию как самоочевидную истину. Разумеется, она доказуема не больше, чем, скажем, права человека, заявленные в Декларации независимости. Но это не гипотеза и тем более не теория; это больше напоминает некую доктрину, тезис, прибитый, фигурально выражаясь, к дверям кафедры физики. Это догма, способная, если в нее поверить, привести к господству над всем физическим миром. Философы называют ее физикализмом.
Пожалуйста, не поймите меня неправильно. Физика сама по себе не религия. Это строгая дисциплина со строгими правилами о том, что можно считать доказанным или не доказанным. Но если считать, что эта дисциплина представляет всю реальность целиком, она действительно приобретает черты религии. Мало того, что не существует никакой жесткой логической связи между физикой и физикализмом: нет вообще никакой логической причины их связывать. Догма, что физика охватывает всю реальность, оправданна не более тезиса, что Библия содержит в себе всю истину.
Физикализм
Физикализм можно проиллюстрировать цитатой, которую я привел в главе 1. В ней философ Рудольф Карнап критикует уход Альберта Эйнштейна к нефизической вере: «Поскольку, в принципе, наука может сказать все, что только может быть сказано, вопросов, оставшихся без ответов, не может быть». Это ведь самоочевидно, правда? Когда вы это прочли, восприняли ли как хорошо известную истину?
Как выглядят цвета? Это не физический вопрос, поэтому физикалисты его бы не потерпели. Когда вы видите синий цвет, видите ли вы то же самое, что и я, когда смотрю на синий цвет? Это чепуховый, совершенно бессмысленный вопрос. Невозможно разработать процедуру, которая позволит проверить ответ, каким бы он ни был, поэтому его истинность оценить не удастся. С точки зрения физикалистов сама постановка такого вопроса ставит под сомнение здравый смысл и рассудок. Для физикалиста человек, считающий возможным спрашивать, как выглядит тот или иной цвет, уже подозрителен: а не уходит ли он от физики, не теряет ли самодисциплину, не съезжает ли в научную ересь?
Физикализм доходит до крайности, когда утверждает, что иллюзорны любые неквантифицируемые наблюдения, то есть неизмеримые количественно. Нам с вами кажется, что мы знаем – время течет, но на самом деле ничего такого не происходит. Поскольку это не существует в нынешней физической теории и не отражено на пространственно-временной диаграмме, этого нет в реальности, потому что современная структура физики, хотя и не отвечает на все вопросы, охватывает тем не менее всю реальность целиком.
Физики обычно рассматривают математику как науку из-за ее строгости и логичности. Не все обязательно проверять эмпирически; можно также проверять какие-то следствия. Мы знаем, что √2 иррационален, то есть его невозможно записать в виде отношения двух целых чисел. Это утверждение можно, в принципе, опровергнуть, хотя и только в пределах абстрактного, но непротиворечивого царства математики; для этого достаточно найти целые числа, отношение которых даст √2.
Физики действительно пользуются квантовыми амплитудами (амплитудами вероятности) и волновыми функциями – штуками принципиально неизмеримыми. Но стесняются этого и пытаются оправдывать себя. Они надеются, что когда-нибудь смогут отказаться от их использования, а пока просто избегают говорить об их интерпретации. Несмотря на все недостатки физики, ее ценность бесспорна и подтверждается чудесами, которые она выдает: радиотехника, лазеры, аппараты МРТ, телевидение, компьютеры, атомные бомбы и т. д.
Атеизм сам по себе не религия. Это отрицание вполне конкретной разновидности религиозной веры,
Миром правят числа. Все чаще и чаще решения принимают не люди, а математические модели. В числах измеряется все – от наших успехов в образовании и работе и состояния нашего здоровья до состояния экономики и достижений политики. Но числа не так объективны, как может показаться. Кроме того, мы охотнее верим числам, подтверждающим наше мнение, и легко отбрасываем те результаты, которые идут вразрез с нашими убеждениями… Анализируя примеры обращения с численными данными в сферах здравоохранения, политики, социологии, в научных исследованиях, в коммерции и в других областях и проливая свет на ряд распространенных заблуждений, нидерландский журналист, специалист по числовой грамотности Санне Блау призывает мыслить критически и советует нам быть осмотрительнее, о чем бы ни шла речь – о повседневных цифрах, управляющих нашим благополучием, или о статистике, позволяющей тем, кто ее применяет, достичь огромной власти и влияния. «Числа влияют на то, что мы пьем, что едим, где работаем, сколько зарабатываем, где живем, с кем вступаем в брак, за кого голосуем, как решаем вопрос, брать ли ипотеку, как оплачиваем страховку.
В эпоху тотальной цифровизации сложно представить свою жизнь без интернета и умных устройств. Но даже люди, осторожно ведущие себя в реальном мире, часто недостаточно внимательно относятся к своей цифровой безопасности. Между тем с последствиями такой беспечности можно столкнуться в любой момент: злоумышленник может перехватить управление автомобилем, а телевизор – записывать разговоры зрителей, с помощью игрушек преступники могут похищать детей, а к видеокамерам можно подключиться и шпионить за владельцами.
Виктор Пронин пишет о героях, которые решают острые нравственные проблемы. В конфликтных ситуациях им приходится делать выбор между добром и злом, отстаивать свои убеждения или изменять им — тогда человек неизбежно теряет многое.
О чем это? • о ключевых словах современной науки; • о самых страшных экспериментах; • о сущности цивилизации. «Любому человеку нужен просто разговор – о важном, научном. Это задача научных журналистов. И один из самых ярких, самых ясных, самых ответственных – Григорий Тарасевич». Александр Архангельский, телеведущий, писатель, профессор Высшей школы экономики «…Книга вызывает множество противоречивых чувств: с рядом моментов хочется спорить, от большинства историй смеялась в голос, а от некоторых глав становилось безумно грустно».
История машинного обучения, от теоретических исследований 50-х годов до наших дней, в изложении ведущего мирового специалиста по изучению нейросетей и искусственного интеллекта Терренса Сейновски. Автор рассказывает обо всех ключевых исследованиях и событиях, повлиявших на развитие этой технологии, начиная с первых конгрессов, посвященных искусственному разуму, и заканчивая глубоким обучением и возможностями, которые оно предоставляет разработчикам ИИ. В формате PDF A4 сохранен издательский макет.
Что значат для демократии добровольные общественные объединения? Этот вопрос стал предметом оживленных дискуссий после краха государственного социализма и постепенного отказа от западной модели государства всеобщего благосостояния, – дискуссий, сфокусированных вокруг понятия «гражданское общество». Ответ может дать обращение к прошлому, а именно – к «золотому веку» общественных объединений между Просвещением и Первой мировой войной. Политические теоретики от Алексиса де Токвиля до Макса Вебера, равно как и не столь известные практики от Бостона до Санкт-Петербурга, полагали, что общество без добровольных объединений неминуемо скатится к деспотизму.