Sex Pistols. Гнев – это энергия: моя жизнь без купюр - [69]
Я не желал ассоциироваться с образом джанки, а Сид, конечно же, купился на это и хотел жить нью-йоркской жизнью – за что уцепился и Малкольм. Малкольм был очень влюблен в Нью-Йорк.
В конце концов мы уговорили его устроить нам несколько концертов в Англии на август. И в итоге нам пришлось рекламировать себя под вымышленными именами, такими как Tax Exiles, Acne Rabble и S. P. O. T. S., что означало Sex Pistols On Tour Secret[182].
Необходимость выходить инкогнито была одновременно нелепой и вызывающе освежающей. Это превратилось в самую страшную в мире тайну. Но это держало власти подальше от нас. Были ли мы под запретом или нет, вопрос спорный – возможно, все это являлось частью так называемого генерального плана Малкольма. Мне не известно, с какой стати некоторые из этих местных советов заранее были уверены в наших намерениях, знали, будто наши выступления вызовут беспорядки, но этого никогда не происходило таким образом. Единственный негатив, с которым мы когда-либо сталкивались, был от праведных «любителей музыки», ха-ха-ха.
В том туре – который состоял всего из полудюжины концертов, так что это мало было похоже на гастроли – нам удалось сильно сблизиться с местной аудиторией. Очень теплая атмосфера, но казалось, что всякий раз, когда что-то реально работало хорошо и комфортно для нас и для зрителей, Малкольм находил способ саботировать это, будто боялся, что гастроли и в самом деле пройдут успешно.
Он очень испугался длинных рук закона, который со злобой посматривал на нас, и опять отступил, сделав этот провальный фильм под названием «Кто убил Бэмби?»[183]. На тот момент его нельзя было расценивать иначе, как беззаботное бегство от реальности того, чем мы на самом деле являлись. Малкольм также очень боялся иметь дело со мной в любой словесной конфронтации, поскольку чертовски хорошо знал, что у меня есть своя артиллерия.
Во многих отношениях это стало этакой борьбой за власть. Складывалась очень странная ситуация: Стив и Пол обвиняли меня в том, что я привел в группу «этого засранца Сида». Малкольм еще больше разворошил все это и очень разозлил их обоих – изолировав меня этой ссорой, – а потом попытался создать трения между мной и Сидом. Потому что Сид и Малкольм, как ни странно, общались. Так что он топил за обе стороны, наш Малкольм, и я проигрывал ему по всем фронтам. А ситуация в группе постепенно превращалась в ту бессмыслицу, которой она в конечном счете и стала.
С самого начала Малкольм не очень хорошо справлялся с межличностными отношениями в группе. Ему и правда должно было быть стыдно. Теперь же все вышло из-под контроля, но он продолжал устраивать злобные разборки и распускал слухи, которые провоцировали всевозможные неприятности. Никому из нас он не говорил одного и того же. Было не очень весело кричать друг на друга, а потом, когда мы выясняли, что именно Малкольм сказал каждому из нас, мы понимали, что причина всех разногласий – в нем. После мы все говорили: «Ладно, давайте заставим его “признаться” или что-то в этом роде», – и тогда, конечно, он оказался бы за дверью.
Я помню, как Стив однажды ухмыльнулся и радостно сказал ему в лицо, какой он пиздобол, на что, конечно же, Малкольм улыбнулся и воспринял это как какое-то свое достижение. Вот как складывались их отношения. Невозможно было изменить этот непреодолимый бред.
Я просто продолжал быть самим собой, пока в какой-то момент, после попытки снимать вместе с Сидом квартиру, я не начал размышлять: «Ну, так ли и нужно мне быть в этой группе?» То, что я писал и о чем думал, не укладывалось в рамки моей в ней роли. Мои амбиции заходили гораздо дальше, чем просто быть вовлеченным в эту безнадежную домашнюю драму.
Альбом Never Mind The Bollocks, Here’s The Sex Pistols, когда он наконец вышел в том октябре, стал, должен признать, хорошим результатом нашей работы. Это показало мне, что у Стива были большие возможности; он мог уводить свою гитару в самые разные, новые, захватывающие и оригинальные места. Это было похоже на целую гитарную армию, а не просто беспорядочный шум типа «и так сойдет». У него прослеживался значительный прогресс, у нашего Стива. Вот как я тогда на это смотрел. Запись продолжалась вечно, и это почти превратилось в гитарное шоу, но, боже мой, мне это нравилось. Сведение всех этих совершенно разных дублей дало восхитительный результат, хотя и добавило группе некоторые проблемы с тем, чтобы воспроизвести это звучание вживую.
Ричард Брэнсон великолепно продвигал Never Mind The Bollocks. Он заполнил магазины пластинок Virgin постерами Never Mind The Bollocks (желтыми постерами с текстом, выполненным вроде как вырезанными из газет буквами) – особенно много их оказалось в Лондоне на Оксфорд-стрит, потому что у него там было два магазина, один на одном конце улицы, а другой на другом, – так что мы выглядывали из каждой витрины. Фантастика.
Такие же плакаты появились в магазинах и на севере, но север относился к этому иначе – в частности, Ноттингем, где они решили привлечь к суду местный магазин за якобы оскорбительную витрину. Их должны были судить на основании «Закона о непристойной рекламе от 1889 г.». Поэтому нам пришлось присутствовать в суде. Ну, на самом деле нам не нужно было идти в суд, но я вызвался. И я хотел, чтобы и Малкольм тоже там присутствовал. Мы собирались пойти и отстаивать свое право использовать слово «bollocks», которое, на мой взгляд, если обратиться к оксфордскому словарю, является вполне приемлемым англосаксонским словом для «яичек». Малкольм, конечно, отказался, и поэтому меня пригнали туда представители Virgin, потому что они-то понимали важность всего этого. Мы наняли Джона Мортимера
