Сэвилл - [19]

— У нас вам бояться нечего, — сказал Сэвилл. — И для тебя места хватит.

Они столпились у ступенек. Сэвилл порылся в кармане, потом нагнулся к лампе и вынул ключ.

Со двора к бомбоубежищу подходили новые фигуры — Колин еле различал их на фоне неба. Они перелезали через забор, перекликались.

— Осторожней на ступеньках, — сказал отец. — Я сейчас отопру.

— Откуда они прилетят-то? — сказал кто-то, и все головы повернулись к небу.

— Да с любой стороны, — сказал Сэвилл. Он стоял ниже их, на последней ступеньке, наклонившись к двери. Лампа освещала его лицо. Щелкнул замок, скрипнул отодвинутый засов. — Я войду первым, — добавил он, — и зажгу вторую лампу.

Он открыл дверь, помедлил, потом шагнул внутрь.

— Женщины и дети первыми, — сказал кто-то.

Снизу донесся всплеск, затем крик Сэвилла, и свет в убежище внезапно погас.

— Так тебя и растак, — сказал Сэвилл.

Снова всплески, потом кто-то зажег фонарик, и тут же из двери внизу появился Сэвилл. Волосы у него прилипли к голове, одежда облепила тело.

— Затопило, — сказал он. В руке он все еще держал шахтерскую лампу.

— Что случилось, Гарри? — сказал кто-то.

— Да убежище, — сказал он.

— Затопило, что ли?

— Все эти чертовы дожди, — сказал он. — Мне бы последить.

— Ну что же, — сказала мать, — надо идти домой.

— Тут тебя простуда прикончит, а в кухне под столом — бомба, — сказал кто-то сзади, и еще кто-то засмеялся.

Колин пошел за отцом к дому.

— Не понимаю, — сказал Сэвилл. — Не должно было его затопить.

Элин отпирала дверь, а он дрожал и стучал зубами. — Да скорей же, — сказал он. — Чего ты возишься.

— Я ничего не вижу, — сказала она.

— А где лампа? — сказал он и тут же сообразил, что держит ее в руке, совсем мокрую.

Во дворе перекликались голоса, и кто-то смеялся на соседнем крыльце.

— Ну что же, налет был короткий, — сказала мать. — Наверное, скоро дадут отбой.

— Откуда все-таки взялась вода? — сказал Сэвилл. — Не понимаю.

— Столько работы, — сказала мать. — И все впустую.

— А, не беспокойся, — сказал Сэвилл. — Укроемся надежно, как в крепости.

— Где? На кухне?

— Нет. — Он, дрожа, мотнул головой и показал в сторону бомбоубежища. — Когда я ее откачаю.

— Откачаешь? — сказала она. — Сейчас?

— Не сейчас, — сказал он, — а завтра.

— Завтра будет поздно.

Сэвилл помотал головой. Он стоял перед огнем в мокрых трусах и рубашке.

— Не беспокойся, — сказал он. — Сегодня бомбежки не будет. А к тому времени я ее откачаю.

Несколько дней спустя он привез с работы насос. Насос был похож на форму для пудинга, но очень тяжелый. Колин поднял его, только когда ему помог отец. С одной стороны торчала металлическая труба длиной в ярд. Отец опустил ее в воду. Потом, пыхтя и раскрасневшись от напряжения, принялся качать ручку сбоку. Она была деревянная, и при каждом рывке внутри насоса что-то всхлипывало и из длинного шланга с другой стороны вылетала вода.

Она вылетала короткими струями и растекалась по огороду.

Так продолжалось больше часа.

— Всю откачал? — сказала мать, когда они вернулись домой.

— Всю? — отец сидел, положив руки на стол. — Ее ни на дюйм не убавилось.

— Я же говорила, что ведрами будет быстрее.

— Ведрами! — сказал он и стукнул кулаком по столу.

Тем не менее в конце недели Колин уже помогал таскать ведра. Отец стоял на коленях у двери бомбоубежища, нагибался внутрь и зачерпывал ведро, а он тащил его, расплескивая, через двор и выливал в канаву.

— В огороде не выливай, — сказал отец, когда он вылил там первое ведро. — Она назад стекает. Так ее и разэдак, нам и за месяц не управиться.

Когда в следующий раз завыли сирены, они забрались в чулан под лестницей. И снова не слышали ни звука. Некоторое время спустя отец встал, собираясь на работу.

— Нет, — сказал он, — не выходите. Сидите здесь, пока не услышите отбоя. — Он осторожно притворил дверь, пошел на цыпочках через кухню и, тяжело дыша, выкатил велосипед во двор. Они услышали, как захрустела зола под шинами, потом стук подошвы, когда он оттолкнулся от земли. Они продолжали сидеть в полной тишине.

Наконец мать встала.

— Ну что же, — сказала она, — больше я тут ждать не буду. — Она открыла дверь, но обернулась, когда он шагнул следом за ней, и добавила: — Нет, Колин, ты останься. Я тебе скажу, когда можно будет выйти.

И он сидел там один, только что заправленная лампа нагревала тесную каморку, а он смотрел на белые стенки чулана, на какие-то коробки, на запасную шину отцовского велосипеда, на гофрированную цинковую лохань с грудой недельной стирки.

Он слышал, как мать ходит снаружи. Она зажгла газ, потом споткнулась о стул.

— Хочешь чаю? — спросила она за дверью.

— Да, — сказал он.

Он услышал позвякиванье чашек и звук струи, льющейся в чайничек для заварки.

Когда мать открыла дверь чулана, он, прежде чем взять чашку, спросил:

— Можно я выйду?

— Лучше останься, — сказала она. — Если что, я успею прибежать.

Когда дверь снова закрылась, он начал следить, как поднимается над чашкой пар, и заметил, что шина словно колеблется в волнах теплого воздуха, выходящего из маленьких дырочек на верху лампы.

После отбоя мать открыла дверь чулана. Она постояла, наклонив голову набок, прислушиваясь, глядя в потолок, потом сказала: