Северские земли - [3]

На недоумевающие взгляды воевода только хмыкнул:

— Это Черта, дураки. Здесь Смерть рядом ходит — только руку протяни. А перед Смертью, сукой старой, все равны. Ей поровну — князь ты или холоп. А жить всем охота, потому народ здесь бережётся, и без нужды никуда не лезет. А уж за тех, кто никто, никто и не встанет.

Ублюдки это понимают — у них-то порядки ещё суровее, у них там вообще Ад Опричный. Поэтому старослужащих они трогать боятся — за тех побратимы сабли из ножен вытянут и мстить пойдут, и никакие приказы никого не остановят. А вот такие птенцы желторотые, как вы, за кого встать ещё некому — любимая их добыча. Поэтому не множьте мои хлопоты — сидите здесь и не отсвечивайте. Если бы вас ко мне нормально служить прислали — я бы, конечно, из вас нормальных воинов делать начал. Но вы ко мне только на четыре недели, а это вообще ни о чём. Поймите, вы вообще хер знает кто такие, таких, как вы, здесь отродясь не водилось. Поэтому сидите в сарае как мыши, если живы останетесь — через четыре недели выпишу я вам грамоту и отправлю домой восвояси. Какой дурень вас вообще сюда прислал? Это ж надо удумать — соискателей на Черту!

И, глядя на вытянувшиеся лица друзей, добавил:

— А вы как хотели? Это Засечная Черта, здесь князь, не князь — всем насрать. Здесь у всех первое время задача одна единая — выжить. Когда месяца три здесь проживёшь — можно начинать аккуратно башкой вертеть. А до этого — даже моргать опасайтесь.

* * *

Отсидеться у друзей не получилось — сначала почти все дворянские полки сдёрнули затыкать прорыв, который татары учинили под Белоколодском. А на следующий день воевода лично явился в их сарай, снял шапку, как при покойнике, и сказал:

— Не повезло вам, говнюки. Приказ мне сверху пришёл — срочно гонцов отрядить, грамоту надо воеводе в Коротояк доставить. А мне, окромя вас, и послать-то некого — сами видите, лагерь как метёлкой вымели. Сами вы нипочём не дойдёте, а единственная оказия — в Коротояк сотню ублюдков перебрасывают. Придётся вам с ублюдками идти, они через час выступают. Времени нет, собирайтесь, пошли туда, а я пока вам по дороге обскажу подробно, как себя с ублюдками вести, чтобы живыми остаться. Да не дрейфьте вы так. Ну помрёте, и что? Все мы рано или поздно сдохнем, а идти до Коротояка всего два дня. Может, и пронесёт Господь.

* * *

И ведь почти пронёс! Ублюдки хоть и были злые в предвкушении передовой, но к дворянским недорослям особо не цеплялись. Судя по всему, сработало выступление воеводы. Старый вояка в последний момент всё-таки пожалел пацанов и выступил перед ублюдками с программной речью. Очень короткой:

— Вы меня знаете, тумаки. Уже полтора года знаете. Это мои люди, я за них вписываюсь. Если они живыми не дойдут, я найду — кто — и порву. Вы меня знаете.

— Не пугай, пёс! — крикнул кто-то из толпы. — Пёс волкам зубы не показывает!

Но воевода, не обращая на крики внимания, подтолкнул недорослей к ублюдочному сотнику, повернулся и ушёл, не оглядываясь.

Сотник мазнул по отрокам безразличным взглядом и склонился над грамотой.

— Так… Сотник — один, урядников — пять, бойцов — девяносто восемь. Все оружные. Теперь приданных сочтём. Лекарей четверо, неоружные, обозный один — неоружный, три посыльных джигита из татар, оружные. Курьеры, двое (короткий взгляд на сабли) оружные. Все на месте.

Он поставил галку и, повысив голос, заорал:

— Выступаем! Шевелим ходулями, раньше выйдем — раньше придём!

Идти вместе с ублюдками было тяжко. Одной из веток семёновского Дара было Чутьё, и сын боярский когда-то вбросил туда пару очков. Поэтому сейчас внутри его головы безостановочно визжал сигнал тревоги, сообщая, что вся эта разношёрстная гомонящая толпа, больше всего напоминающая скоморохов, обряженных в разноцветные тряпки — очень, очень, очень опасные люди. С очень неблагоприятными намерениями.

Но истерику Чутья ещё можно было пережить. Хуже было другое — один желающий стать рваньём для воеводы всё-таки нашёлся. Его звали Стрига, и на первый взгляд он был серым и неприметный парнем.

Но лишь на первый взгляд.

К вечеру первого дня Семён выучил каждую морщинку на неприметном лице Стриги — так ему мечталось разбить эту харю в кровь. На марше Стрига тенью следовал за «пёсиками», возникая то справа, то слева, и безостановочно сыпал оскорблениями.

И не было в мире такой мерзости, которую, если верить Стриге, не проделали бы матери наших героев с ослом и козлом.

И хотя воевода загодя предупредил отроков о подобной тактике, ровно как и о последствиях нарушения принципа «на слово отвечать словом, на дело — делом», всё равно ближе к вечеру Одоевский не выдержал. Сыну князя было особенно тяжело переносить льющийся поток грязи, ведь фантазия Стриги казалась неистощимой, а процессы он сочно описывал во всех деталях.

Выхватив саблю, Василий кинулся было на ублюдка, но был мгновенно скручен и обезоружен сослуживцами Стриги.

Сам охальник смотрел на бьющегося в захвате Ваську спокойно и, пожалуй, даже равнодушно.

— Ты покойник, княжич, — Стрига говорил совершенно ровно, он не угрожал, а именно что информировал. — Всё будет по уставу, сразу после марша я стребую с тебя «дело за дело», свидетелей достаточно. Так что от поединка тебе не отвертеться.