Северное сияние - [39]

— Генерал Раевский с дочерьми все еще гостит у Давыдовых? — спросил Пестель, медленно сгибая руки с тяжелыми гирями.

Волконскому показалось, что в тоне Пестеля звучало нарочитое равнодушие.

«Сказать ему, что мое сватовство принято?» — подумал Волконский, но, взглянув на выпукло обозначившиеся под смуглой кожей тугие бицепсы Пестеля, коротко ответил:

— Да, Раевские пока в Каменке. Но скоро должны прибыть в Киев.

Пестель проводил гостя до сеней,

— Когда вернусь из Петербурга, непременно надо будет собраться всем нашим в Киеве, — сказал он на прощанье.

Волконский торопливо пошел к дому, где помещался штаб армии, чтобы получить нужные для венчания документы.

Улицы Тульчина, несмотря на раннее утро, были полны народа. Ждали проезда царя. Ничего, кроме любопытства и испуга, Волконский в жителях не заметил. Женщины, боязливо озираясь, старались закрыть своими «спидницами» жмущихся к ним ребятишек. Мужчины стояли у заборов, держа в руках шапки и картузы. Только петухи по-обычному деловито горланили на плетнях.

Из-за церкви показалась царская коляска. Кроме царя, в ней ехали Киселев, Виллье и сутулый, похожий на сыча Аракчеев.

Прикладывая пальцы к светлой с красным околышем фуражке, Александр кланялся по сторонам с однообразием заводного болванчика.

Когда его коляска поравнялась с колокольней, с противоположной стороны улицы бросилась к самым колесам та самая женщина в изящном наряде, которую Волконский видел накануне. Она опустилась на колени прямо в дорожную пыль и крикнула:

— Ваше величество!

Крик прозвучал так надрывно, что Волконский вздрогнул. Царь приказал остановиться.

Женщина на коленях приближалась к коляске. Подол ее тяжелого платья оставлял на пыли длинный след.

— Ваше величество! Я за сына!.. Его ссылают на Кавказ. Он мальчик!.. Ему пятнадцать лет. На что он там годится?

Ее лицо дергалось сдерживаемыми рыданиями, голос обрывался.

— Пятнадцать лет? Он может быть флейтистом, сударыня, — ответил царь.

Просительница увидела устремленные на нее, будто сделанные из голубого стекла, глаза. Их холод проник к ее сердцу.

— Государь, верните его мне! Его отец погиб за вас и родину под Бородином. Ведь вы можете…

— Не могу, законы не позволяют.

Женщина заломила руки:

— Законы во власти царей.

— Нет, сударыня, законы выше царей! — театрально произнес Александр и дотронулся затянутой в белую лайку рукой до околыша своей фуражки.

— Трогай, — скомандовал Аракчеев.

Коляска понеслась. За ней другая, третья. В последней сидел Басаргин. Он раскланялся с Волконским и крикнул:

— Я с поселений скоро буду к вам!

Несколько дворняжек с озлобленным лаем бросились за экипажами.

Немолодая беременная крестьянка подошла к женщине, продолжавшей, стоя на коленях, глядеть вслед царской коляске.

— Годи журиться, — ласково сказала она. — Звистно — царь.

Она мягко, но сильно приподняла женщину за плечи и, поддерживая, повела за собой.

Та шла, понуро опустив голову, и тяжелый шлейф ее зеленого платья волочился по пыли.

14. Устрицы и медальон

Александр Львович Давыдов собственноручно выбирал из круглой корзины черноморские устрицы, привезенные Шервудом.

— Ах, молодец, ах, золото мое! — хвалил он Шервуда. — И как это ты так быстро обернулся! Ну и устрицы!

Он откладывал на отдельное блюдо самые маленькие и старательно обирал с них морскую траву, которой они были прикрыты.

— Фомушка, ты эти, помельче, ко мне в кабинет снеси и лимончиков положи.

Повар Фома не разделял восторга своего барина.

«Нешто это кушанье? Расколупнешь, а в середке ровно слизь, а то и похуже», — думал он.

Шервуд еще не успел переодеться с дороги и, весь забрызганный грязью, докладывал Александру Львовичу о необходимости произвести срочный ремонт на новой мельнице и о расходах на эти исправления.

Александр Львович на полуслове поднялся и ушел вслед за Фомой, который немного брезгливо держал в руках серебряное блюдо с устрицами. Шервуд с едва заметной усмешкой смотрел вслед, но обычной злобы за пренебрежение, с которым обращались с ним русские баре, на этот раз не чувствовал. Уж слишком удачной была его поездка. Радовало Шервуда не то, что в его карманах осталась порядочная сумма из выданной Александром Львовичем на расходы. Трепетало от счастья сердце Шервуда потому, что, случайно познакомившись в Нежине с молодым офицером драгунского полка Федором Вадковским, он заполучил от этого офицера то, о чем в своих мечтаниях лазутчика и помышлять не смел. Шагая по своей полутемной комнате, Шервуд еще и еще раз возвращался мыслью к своей нежинской удаче.

Две-три фразы, сказанные Вадковским при их случайной встрече по поводу Давыдовых, сразу подали сыщику мысль, что Вадковский один из «тех».

Что «те» волнуются, хлопочут, собираются, действуют — это Шервуд знал.

Аракчеев уже давно крикнул всей шпионской псарне: «Ищи!» И Шервуд стал ретиво искать, ибо знал, что охота идет на ценную добычу.

В имении Давыдовых с первых же дней он учуял, как чует охотничья собака, что здесь, непременно здесь, надо остановиться. И сделал «стойку».

В разговоре с Вадковским Шервуд явственно услышал шорох подстерегаемой добычи.

Венгерское вино, выпитое за обедом, развязало язык этого драгуна.