Северное сияние - [8]

— Так про что, сосед, беседовать станем?.. — Николай опрокинул первую стопку и шумно потянул носом, занюхивая ее ржаной горбушкой. — Значит, Лизку я свою обижаю, а ты за нее вступиться надумал? Так?..

— Примерно, — кивнул я.

— Приме-е-ерно... — Николай хмыкнул и разлил по второй. — А скажи, заступничек, ты-то сам кем ей приходишься? Она тебе кто, Лизка, — жена? Сестра? Золовка?..

Глаза его вспыхнули, загорелись, кривая усмешка раздвинула маленький жесткий рот:

— Или, может, она тебе землячка? В одной деревне жили, за околицей вместе гусяток пасли?..

Не чокаясь, он плеснул себе в рот вторую стопку.

Я подумал, что зря, должно быть, пришел, зря затеял этот слишком круто начавшийся разговор.

— А если так, объясни, — продолжал он, не дожидаясь ответа, — чего ты суешься не в свое дело?..

Густые, росшие кустиками брови Николая грозно сомкнулись на переносье. Он поиграл стопкой, она казалась чуть ли не с наперсток размером в сравнении с его кулаком.

— Да ведь это как посмотреть — мое, не мое... — сказал я, отчасти впадая в его тон.

— То есть это как?

— Да так... По-моему, никто не должен терпеть, если с ним рядом над человеком издеваются.

С минуту, не меньше, мы смотрели, не отрываясь, в глаза друг другу. У Николая на лбу блестела испарина, лежавший на столе кулак медленно то сжимался, то разжимался. Казалось, он еле сдерживался... Но в какой-то момент взгляд его ушел вбок, сломался.

— Так я, получается, над Лизкой издеваюсь?.. Это я-то?.. Ну-ну.. — Николай поднялся и заходил по комнате, сразу сделавшейся для него тесной. — А что ты про нее да про меня знаешь?.. Известно тебе, что я ее после детдома взял, можно сказать — из-под забора вытащил, где она с кем ни попадя валялась?.. Она с того-то, может, и до сегодня на передок слабая?.. А я ее обул-одел, на всем старом крест поставил и к себе на Север увез, чтобы ни одна сука ей глаза не колола... Веришь, все здесь (он кивнул на обстановку, на убранство комнаты) этими вот руками заработано!.. — Он выбросил вперед и поднес к моему лицу свои руки, огромные, похожие на лопаты, в рубцах и трещинах, с въевшейся в кожу пылью, и я мысленно сравнил их со своими — постыдно-маленькими, покрытыми гладкой, просвечивающей кожей, со следами чернил на сгибах пальцев...

— И я же над ней издеваюсь!.. Это как?.. Ученый ты, вижу, человек, только, как говорится, много знаешь, да мало понимаешь!.. — Лицо у Николая приняло обиженное, щенячье выражение. Но взгляд его тут же зажегся: — А если она позволяет, чтоб в столовке каждая тварюга по жопе ее хлопала да под юбку забиралась — я на это как смотреть должен?.. Да ее, шалаву, за ее дела убить мало!.. “Из-де-ва-юсь...” Погоди, я еще шкуру с нее спущу!..

Он снова разлил по стопкам. Мы выпили.

Мне вспомнилось о том, что Лиза говорила про своего завстоловой, и вспомнилась вся та дикая, несуразная ночь... Пока я размышлял о загадках, заданных человечеству гениальными умами, за тонкой перегородкой, в каком-нибудь шаге от меня кипели страсти, в один клубок сплетались любовь и ревность, зверство и благородство, но я был слеп, ничего не видел, не замечал, как не видел, не замечал многого в себе самом...

— Нет, ты скажи сам — чего ей не хватает?.. — Он смотрел на меня, перегнувшись через стол, — испытующе, почти дружелюбно. — Нет, ты скажи?.. Чего?..

— Не знаю, — ответил я не сразу. — Должно быть, человечности.

— Че-ло-ве-е-ечности!.. — подхватил Николай. — А ты знаешь, что это за штука? С чем ее едят?..

Я молчал. Слова, которые имелись у меня в запасе, выглядели сейчас пустыми, как будто из них вытряхнули всю начинку.

Он снова выпил и подмигнул мне:

— Я ведь вижу, все вижу... И как Лизка до тебя льнет — тоже...

Теперь пришел черед мне растеряться:

— Льнет?.. Ко мне?..

— А то как... “Вот, говорит, сосед наш — не пьет, не курит, не то что некоторые... Знай себе чайком пробавляется да книжки читает...” А я ей: “Ну, говорю, вот ты и уматывай к своему еврею”...

Меня зацепило последнее слово, и особенно интонация, с которой оно было произнесено.

— А при чем здесь “еврей”?..

— А притом... — Николай вдруг насупился, глаза из-под лохматых бровей неприязненно, угрюмо уперлись в меня. Пил он больше, чем я, но не намного, а пьянел заметно сильнее.

— А притом, что вся ваша нация такая...

Теперь он сидел, навалясь грудью на стол, широко разбросав локти. Я не обратил внимания, когда ой сбросил свитер, в котором был, когда я пришел, и лишь сейчас, видя его перед собой, с багровым лицом, багровой шеей, в потемневшей от пота майке, я подумал, что в чем-то он похож на того самого белобрысого... Правда, в отличие от снабженца, сложения Николай был завидного, мускулы играли, перекатывались шарами в плечах и предплечьях, и все его тело, казалось, налито жаром, жаждущим вырваться наружу...

— Да, — повторил он, — вся ваша нация такая... Суетесь, куда не просят... А что вы в нашей жизни понимаете?

Я ожидал чего угодно, только не такого поворота... Первое мое движение было — встать и уйти. Но я остался.

— Суемся... Это куда, например?

Мне снова вспомнилась недавняя ночь, распахнувшаяся дверь, сооруженная перед нею баррикада... Видно, и Николай тоже вспомнил кое-что из наших обоюдный приключений, и переменил направление разговора: