Северная война - [9]

– Устал поди, старый? – сочувственно толкнул Буриславовича плечом сидящий рядом с ним Варун, – Вон как осунулся-то, и седину плешь аж с пол макушки выгнала. Помню, когда с тебя шлем на той херманской равнине слетел, так ты вроде как ещё волосатым был. Как кузнечик скакал со своей пикой, словно тот молодой парубок за посадскими девками, – и друзья засмеялись, разряжая деловую обстановку.

– Ну да, ну да, посмотрел бы я на тебя, Фотич, какой бы ты с такой заботой стал. Одного стекла только две сотни пудов на себе тащили. А это каждое стёклышко лыком и войлоком проложи, в трюме стопку укрепи, распорками и клиньями придержи и ходи потом рядом, даже не дыши. А представь только, всё вот это перегружать, да так, чтобы ни одно стёклышко бы при этом не треснуло и не разбилось. Дорогое же оно, аж самому от этого страшно. И это только по стеклу, а сколько забот по пропитанию, по одёжке да по раненым. Ты бы, Фотич, не то, что волос от забот лишился бы, а вообще поди бы высох как тот самый Кащей.

– Ладно-ладно, старый, ну чё ты разбурчался-то из-за энтих волос, домой придёшь, так Марфа загладит всю макушку с внучатками.

И все снова рассмеялись.

– А мы тебя, как совсем смеркается, отмоем, отпарим в баньке, у нас же, сам знаешь, чудо бани – живительные. Даром, что их по иноземному обзывают уже многие – термами.

– Шалишь, брат! Баня, она и есть издревле – баня, завсегда на Руси. Сейчас-то там все, кто прибыл, отмокают, отпариваются поди. Ну а мы уже по-стариковски к ночи ближе поскребёмся, чтобы значится молодёжи не мешать, правильно, Иванович?

И Сотник с улыбкой кивнул, глядя на старых друзей.

– Но сначала я всё же к Марфутке заскочу с внучатами, полгода почти с роднёй не виделся.

– Само собой, само собой, – закивали понимающе ветераны, – Родня – первое дело в нашей жизни, не зря имена-то схожие: Родня, Род, Родить, Родина, самые главные-то слова будут!

Все потянулись к выходу, а Буриславович, чуть задержавшись, вытянул из-за пазухи какой-то кожаный свёрток и подал его командиру.

– Иванович, я тут в запечатанном воском мешке тебе грамотку от князя привёз. Пока мы под загрузкой в Новгороде стояли, Ярослав Всеволодович к себе меня на княжье подворье за город зазвал. Попотчевал там яствами, расспросил о походе внимательно, о делах ратных и о мирных в нашей усадьбе, а потом для тебя запечатанный пакет отдал, чтобы, говорит, самому Андрею Ивановичу только лично в руки сие письмо, попало! И никому другому, окромя командира, не отдавать его. И ещё, – и Лавр смущённо так крякнул, глядя на Сотника.

– Ну, сказывай, Буриславович, что ты мнёшься-то как чужой? – с интересом глядя на тыловика, спросил Андрей.

– Дык, он мне всё вопросы такие чудные задавал. Дескать, смогли бы мы месяца три в самую студёную зимнюю пору в дальнем бы походе осилить. В достатке ли одёжи и всякого прочего зимнего припаса у нас. Ну и вообще, много ли воинов из карельских родов у нас, и нет ли кого из тех, кто ещё западнее их живут, из племён еми и суми, стало быть.

– Ну а ты что ему ответил-то? – с усмешкой спросил своего заместителя по тылу Сотник.

– Да то и ответил, что коли будет такой приказ, так и зимний, и летний поход мы осилим. Чай не в первой уж нам самую в лютую стужу воевать. Вона как о прошлогоднюю зиму под Усвятами в январе да феврале от мороза-то деревья трещали, а мы то ведь ничего, выстояли, и литвин тех вдрызг разделали.

– Что, так и сказал князюшке-то? – опять усмехнулся Сотник.

– А так и сказал, Иванович, и по карелам, что есть у нас два-три десятка из добрых бойцов. И по западным, что нет их у нас. И по зимнему припасу ответил, что мало у нас его совсем, и что одёжи тёплой всего ничего осталось, а что если и есть, так и та после прошлой войны с литвинами вся-то поизносилась, – и Буриславовович с самыми что ни на есть чистыми и невинными глазами посмотрел на командира.

– Эх, и лис ты, Лавруша, ну чистый хитрован! – захохотал в ответ Сотник, – У самого склады от зимней рухляди ломятся. Две бригады еще поди в неё одеть можно, а ты всё туда же «Подайте Христа ради полушубков сотен пять-шесть, а то нам носить нечего, и про меховые сапожки с валенками ещё не забудьте!»

И он хлопнул тыловика по плечу:

– Всё правильно, Буриславович, у хорошего хозяина всякое добро завсегда сгодится, ну а нам на то грех жаловаться! – и хотел было выйти из избы.

– Там, Иванович, ещё кой какая весточка для тебя вложена, – тихо промолвил Лавр.

– Что-о? – протянул непонимающе Андрей.

– Нуу, это, – мялся Буриславович, – Перед самым нашим отходом из Готланда мне с герцогиней довелось увидеться. Мы тогда готовили когги к плаванью, а она как раз в Уппсалу в королевскую резиденцию Швеции готовилась отплывать. Там же вот на пристани и передала этот запечатанный свиток. Грустная была очень… И ещё, – и ветеран как-то странно засмущался и отвёл глаза в сторону.

– Ну, что ещё, говори же, не тяни! – неожиданно горячо даже для себя самого вскричал взволнованно Андрей, пристально вглядываясь в собеседника.

– Хм, прости, Андрей, не моё, это конечно, дело, но как смолчать-то тут, – вздохнул, вороша на голове пятернёй куцые волосы, старый друг, – По всему видно, что не праздна она. Вот такие вот дела…