Северная война - [7]

Царь резко потряс головой, устало провел ладонью по измятому и осунувшемуся лицу, негромко позвал — неверным и жалобным голосом:

— Алексашка, ты где, сучий потрох? Подойди ко мне, охранитель! — крепко приобнял за плечи, извинительно заглянул в глаза, попросил негромко: — Давай, организуй выпить чего-нибудь. Помянем — на скорую руку — нашего покойного друга Франца Лефорта, да и поплывем дальше…

Последующие шесть суток Петр пребывал в полностью бессознательном состоянии: быстро напивался, почти не закусывая, после чего успешно засыпал, просыпался, снова крепко выпивал, просыпался — выпивал — засыпал…

Василий жалостливо посмотрел на беспрерывно храпящего царя, вздохнул:

— Это у него так, наверное, нервенная реакция проявляется — на смерть герра Франца. Такой безжалостный удар…

— Да уж, удар сильнейший! — согласился Егор и строго велел: — Ладно, хватит на сегодня слюнявой лирики, переходим к серьезному делу! Пусть Алешка Бровкин сегодня ни на шаг не отходит от Петра Алексеевича, охрану царевича Алексея и царевны Натальи распорядится удвоить, а еще лучше — утроить. Князю-кесарю надо обязательно шепнуть на ухо — чтобы тоже берегся. А ты, друг Вася, будь со мной рядом. Еще раз расскажешь подробно: как и что было, посоветуемся, что делать дальше… Кто, кстати, занимается похоронами Лефорта?

— Лев Кириллович — дядя царский, старый князь Борис Голицын да Александра Ивановна, супруга ваша.

— Ну-ну… У герра Франца кто в последнее время ходил в лекарях?

— Карл Жабо, как вы и велели.

— Вот и он пусть подойдет ко мне.

— Да, Александр Данилович! — напоследок вспомнил Волков. — После герра Франца бумаг разных осталось очень много. А одна толстая папка — лично для вас…

К дому Лефорта царская карета подъехала, когда московские колокола уже давно отзвонили к молитве заутренней.

У приметных генеральских ворот покорно застыли, несмотря на раннее утреннее время, несколько шикарных карет, за воротами часто мелькали разноцветные перья, украшающие модные мужские и дамские шляпы.

— Разгони их всех, охранитель! — хмуро попросил Петр. — Хочу с генералом Францем попрощаться без глаз лишних! — Повернувшись к окошку кареты, уточнил: — Вижу лошадок знакомых! Александра-то твоя пусть останется, она же — из наших будет, да и фрау Лефорт также. А остальным всем — вон, не обращая внимания на высокие чины и прошлые заслуги…

Через незапертую калитку в правой створке кованых высоких ворот Егор вошел внутрь двора, приветливо кивнул двум усатым сержантам-преображенцам, тут же вытянувшимся в струнку и отсалютовавшим немецкими ружьями своему полковому командиру, торопясь, взбежал вверх по каменным широким ступеням.

Пройдя внутрь дома через длинные и просторные сени, он отвесил вежливый общий поклон — в сторону кучки знакомых знатных персон, коротко и нежно улыбнулся своей жене Саньке — безумно красивой даже в траурном темном платье, отдельно, очень низко поклонился супруге покойного генерала.

В парадном зале на высоком постаменте, покрытом черной шелковой материей, стоял черный же гроб, над которым, клубясь, поднимался вверх странный голубоватый парок. Рядом с гробом и помостом почтительно замерли восемь офицеров разных полков, со вскинутыми — на правые плечи — обнаженными шпагами.

— Мы тело генерала всю ночь держим в погребном леднике, — взволнованным голосом тихо пояснила Санька, указывая кивком головы на голубой пар. — Каждое утро выставляем на помост — только до обеда, потом опять убираем в ледник. Нельзя иначе. Не велел князь-кесарь Ромодановский хоронить герра Франца до приезда Петра Алексеевича…

Егор, крепко и бережно держа свою жену за руку, коротко и вежливо оповестил всех присутствующих о желании царя — попрощаться с покойным, что называется, в тесном «семейном кругу».

Знатные господа и дамы, включая восьмерых офицеров, понятливо закивали головами и тут же, предупредительно пропуская друг друга вперед, дружно устремились к выходу. Только прекрасная и надменная Анхен Монс, которую бережно поддерживал под локоток саксонский посол Кенигсек, одетый во все темно-коричневое и неброское, небрежно и слегка слащаво произнесла:

— Надеюсь, Александр Данилович, ко мне не относится этот приказ? Не так ли? Вы же в курсе наших особых отношений с государем?

Егор, с видимой неохотой отпустив Санькину горячую ладонь, вплотную подошел к Анхен и тихонько прошептал — так, чтобы Кенигсек ничего не смог разобрать:

— Уезжайте, милая Анна Ивановна! Не то сейчас время, совсем — не то… И тонконогий кавалер ваш — во многом виной этому! Понимаете меня, надеюсь?

Анхен вздрогнула, сильно побледнела и, резко развернувшись, неторопливо пошла к выходу, увлекая за собой любезного саксонского посланника.

Минут через пятнадцать — семнадцать в зал, чуть сгорбившись, вошел Петр, за ним, отстав метров на пять-шесть, следовал Алешка Бровкин, одетый, как и полагается новоявленному официальному маркизу,[9] во всем небесном великолепии. Егор краем глаза заметил, как у Саньки, видевшей своего родного брата в таком одеянии первый раз, удивленно взмыли вверх густые собольи брови.

«А нервы-то у супруги твоей — просто канаты железные! Чрезмерно даже крепкие!» — неодобрительно заметил внутренний голос.